В статье вводится понятие языковой травмы как повреждения, нанесенного языку или какой-либо его подсистеме вследствие вредных воздействий или ухудшения среды (условий) его обитания. В результате лингвоэкологического мониторинга текстов современных российских СМИ последних пятнадцати лет были выделены три группы явлений, травмирующих язык и языковое сознание: явления лингвоастенические (связанные с истощением языковых ресурсов, обеднением языка), лингвотоксические (засоряющие, загрязняющие язык и речь) и лингвоперверсивные (связанные с искажением нормативной семантики слов и традиционных символов). Последние рассматриваются более подробно: отмечается смысловая и оценочная амбивалентность слов черносотенцы, опричнина, цивилизизованный и словосочетания общечеловеческие ценности; приводятся примеры дискредитации таких национальных символов в их языковом выражении, как «Бессмертный полк» и Александр Невский. Делается вывод, что лингвоперверсивы направлены на трансформацию прежде всего картины мира и языкового сознания, поэтому они могут выступать в качестве средства идейного противоборства. Кроме того, обращается внимание на явление стилевой диффузии. По мнению авторов, исследование языковых травм должно стать одним из предметов лингвистической экологии, а термины лингвоастенизмы, лингвотоксины и лигвоперверсивы позволяют обобщить соответствующие языковые / речевые факты и тем самым заполнить лакуны в системе лингвоэкологической терминологии.
LANGUAGE TRAUMA AS A LINGUO-ECOLOGICAL NOTION AND PROBLEM (a case study of modern Russian mass media)
The paper introduces a concept of language trauma defined as a damage inflicted on language or any of its sub-systems due to negative effects or deterioration of its life environment and conditions. Summing up the results of linguo-ecological monitoring of the texts represented in modern Russian media over the past fifteen years, the authors distinguish three groups of phenomena which traumatize language and linguistic consciousness, namely: linguo-asthenic phenomena (connected with language resource depletion, language impoverishment), linguo-toxic phenomena (connected with language and speech pollution) and linguo-perversive phenomena (connected with distortion of normative semantics of words and traditional symbols). The latter is discussed in more detail. The article examines semantic and evaluative ambivalence of such words and word collocations as The Black Hundreds (chernosotentsy), oprichnina, civilized, and universal human values. The authors also give examples of defamation of such national symbols in the language representation as Immortal Regiment and Alexander Nevsky. The paper concluded that linguo-perversions primarily focuse on transformation of worldview and linguistic consciousness, so they can serve as an instrument of ideological warfare. In addition, the article emphasizes the phenomenon of stylistic diffusion. According to the authors, language trauma researches should become one of subject matters in the field of linguistic ecology, and such terms as linguo-asthenisms, linguo-toxins and linguo-perversions enable to generalize relevant language or speech facts which will close gaps in the system of linguo-ecological terminology.
Александр Петрович Сковородников, доктор филологических наук, профессор-консультант кафедры русского языка, литературы и речевой коммуникации Сибирского федерального университета
E-mail: skapnat@mail.ru
Галина Анатольевна Копнина, доктор филологических наук, профессор кафедры русского языка, литературы и речевой коммуникации Сибирского федерального университета
E-mail: okopnin@mail.ru
Aleksandr Petrovich Skovorodnikov, Doctor of Philology, Professor-Consultant at the Department of Russian, Literature and Speech Communication of Siberian Federal University
E-mail: skapnat@mail.ru
Galina Anatoljevna Kopnina, Doctor of Philology, Professor at the Department of Russian, Literature and Speech Communication of Siberian Federal University
E-mail: okopnin@mail.ru
Сковородников А. П., Копнина Г. А. Языковая травма как лингвоэкологическое понятие и проблема (на материале современных российских СМИ) // Медиалингвистика. 2017. № 4 (19). С. 70–79. URL: https://medialing.ru/yazykovaya-travma-kak-lingvoehkologicheskoe-ponyatie-i-problema/ (дата обращения: 12.12.2024).
УДК 811.161.1
ББК 81.411.2
ГРНТИ 16.21.61
КОД ВАК 10.02.01
Постановка проблемы. В последнее время слово травма стало использоваться в сочетаниях психологическая травма [Левин 2011: 9], душевная травма [Бендерский 2015], культурная травма [Гусейнов 2008], лингвистическая травма [Ковалев 2009], что свидетельствует о расширении семантики слова в направлении переносных значений. В данной статье словосочетанию языковая травма придается терминологическое значение: повреждение, нанесенное языку (следовательно, и языковому сознанию) или какой-либо его подсистеме в результате вредных воздействий (например, языкового вторжения немотивированных заимствований) или ухудшения среды его обитания, т. е. условий его существования (например, неудачной школьной реформы). Языковая травма — это издержки, которые приходится «платить» языку за слишком быстрое и неоднозначное по своим результатам развитие общества. Исследование языковых травм должно стать предметом (одним из предметов) такого современного и перспективного лингвистического направления, как лингвоэкология.
История вопроса. Существует многочисленная литература, посвященная неоправданным заимствованиям, избыточной аббревиации, неудачному словотворчеству журналистов, вульгаризации языка СМИ и другим явлениям, негативно влияющим на русский язык и речь [см., напр.: Савельева 1997; Сиротинина 2013; 2016; Сметанина 2002; Этика речевого поведения… 2009; Юдина 2010 и др.]. Можно утверждать, что наблюдения над отдельными болезнями языка и речи, возникающими в результате их травмирования этими и другими негативными явлениями, ведутся уже давно, однако они нуждаются в обобщении и систематизации.
Цель статьи заключается в описании основных типов языковых травм, отражаемых в текстах современных СМИ и являющихся фактором риска для полноценного функционирования языка массмедиа и литературного языка в целом, а также в их терминологическом обозначении.
Методика исследования. Исследование проводилось на материале наблюдений над языком СМИ последнего 15-летия, преимущественно газетно-публицистических текстов, путем интерпретации полученных данных, их обобщения в виде трехчленной классификации явлений, травмирующих речь, а через нее и язык. Принимались во внимание такие типичные (не единичные) отклонения от языковых, речевых (прагматико-риторических) и этических норм, которые выбраны из большого количества фактического материала (около тысячи единиц) и которые не могут быть оправданы (нейтрализованы) какими-либо коммуникативными заданиями или иллокутивными целями адресанта речи.
Квалификация того или иного речевого и/или языкового явления как языковой травмы должна учитывать соответствие или несоответствие этих явлений языковым (уровневым) нормам и этико-прагматическим постулатам речевого общения, на основе которых теоретической лингвоэкологии предстоит выработать критерии экологичности слова, высказывания, текста.
Отдельным вопросом, связанным с проблемами языка и ментальности, является выявление уровней «травмоопасности», которое требует разработки специальной методики, что должно составить содержание отдельной статьи.
Теоретическая и практическая значимость исследования. В последнее время исследователи все чаще говорят об экологии медиапространства и необходимости формирования экологического мышления журналистов, используется даже термин медиаэкология [см., напр.: Конюшкевич 2014: 16]. Полагаем, что создание типологии языковых травм будет способствовать развитию лингвоэкологической теории и акцентировать внимание профессиональных речедеятелей (журналистов, учителей и т. д.) на необходимости практической борьбы за здоровую экологию речи и языка.
Для обозначения травмирующих язык явлений ниже предложены термины с ориентацией на терминологический аппарат экологии и медицины. Если теория культуры речи приняла такие термины, созданные по «медицинской» модели, как канцелярит (К. И. Чуковский), а также науковит и криминалит (Т. В. Шмелева), то для лингвоэкологии тем более естественными представляются термины языковая травма, лингвотоксины, лингвоастенизмы и др., которые являются обобщенными наименованиями реальных языковых и речевых аномалий и, надеемся, вносят вклад в разработку лингвоэкологической терминологии, находящейся в стадии становления.
Результаты исследования. Обобщенный взгляд на языковые травмы дает возможность выделить по крайней мере три типа травмирующих явлений.
1. Лингвоастенические явления — явления, связанные с истощением языковых ресурсов, обеднением языка: выпадение из активной сферы языкового сознания носителей языка многих книжных слов, обозначающих абстрактные понятия, прежде всего этического порядка; выпадение из активной сферы языкового сознания носителей языка библеизмов; недостаточность в языковом сознании средств выражения эмоций, что связано с обеднением эмоционального мира человека; забвение культурообразующих прецедентных имен и текстов; этикетно-речевая недостаточность. Лингвоастенизмы — это факты языка, выпавшие из языковой памяти социума или отдельной социальной группы и поэтому манифестирующие обеднение языковых ресурсов языка и, соответственно, языкового сознания.
Доказательством трамирующего влияния лингвоастенизмов являются многочисленные свидетельства школьных учителей о непонимании детьми лексики и фразеологии русского литературного языка, представленной в классической литературе. Например: «Стоит ли удивляться, что в России вырастает поколение, для которого становятся непонятными тексты, написанные Пушкиным, Чеховым, Буниным. Недавно прочёл в интернете сетования одной молодой мамаши. Её сыну — второкласснику — задали выучить отрывок из стихотворения Пушкина „Осень“. Всего восемь строк. Но уже с первой строчки начались проблемы: пришлось объяснять, что такое „очей очарованье“. Дальше — хуже. Непонятными оказались „увяданье“, потом — „багрец“. А во второй строфе таких „непреодолимых“ слов стало ещё больше. „В их сенях“, „мглой волнистою“, „отдалённые седой зимы угрозы“. Кое-как отрывок выучили. А на следующий день было плановое родительское собрание. Но оно превратилось в бурное осуждение школы, учителей, самой русской литературы. „Как можно такое задавать детям? — кричали наперебой родители. — Это же нереально выучить!“» (Лит. газета. 2013. 23 окт.); «Я уже писала, что почти никто из школьников не понимает слова „навзничь“ (на просьбу придумать словосочетание с этим словом пишут „дождь пошел навзничь“, „пришел навзничь“ и т. д.), практически никто не знает слов „кумачовый“, „пунцовый“, „бирюзовый“, „толченый“, а вчера выяснилось, что так же точно практически никто в старшей группе, прошу заметить, не знает, что означает слово „попадья“» (радио «Эхо Москвы». 1 сент. 2014 г. URL: http://echo.msk.ru/blog/n_romanova/1391440-echo/); «Я много лет работаю в школе, но у меня никогда не было такого, чтобы ученики настолько не понимали классику, как это происходит теперь» (URL: https://www.ucheba.ru/article/2812).
2. Лингвотоксические явления — явления, которые традиционно исследователями подводятся под категорию засорения, или загрязнения, языка и речи: неоправданные иноязычные заимствования; токсичное словотворчество; ярлыкообразование; обсценизация языка / речи; распространение лингвоцинизмов; бюрократизация (канцеляризация) языка / речи; избыточная аббревиация; этически и эстетически неоправданная экспансия внелитературных элементов в литературный язык, его вульгаризация. Лингвотоксины — факты речи и языка, способствующие их засорению и / или вульгаризации.
В качестве примера действия лингвотоксинов приведем следующее наблюдение писателя и ученого А. А. Зиновьева в книге «Русский эксперимент»: «Недавно Писателю пришлось ночевать в отеле, в котором остановилась группа молодых людей из России. Они хорошо говорили по-английски. Но когда они переходили на русский, слушать их без отвращения было невозможно. Мат. Скабрезности. Блатные выражения. Примитивные фразы с многочисленными грамматическими ошибками, причем — нарочитыми, ставшими своего рода нормами разговорного языка этого уровня».
3. Лингвоперверсивные явления — явления, которые связаны с искажением нормативной семантики слов (например, смысловая амбивалентность терминов) и традиционных символов в их языковом выражении (в частности их десакрализация), а также стилевая диффузия. Лингвоперверсивы — это языковые и речевые факты, негативно влияющие на языковую картину мира. «Язык — неотъемлемая часть разума человека, его сознания, одна из важнейших когнитивных способностей человека. Такая постановка рассматриваемой проблемы заставляет несколько по-другому взглянуть на ее суть, поскольку экология языка в этом случае неразрывно связана с экологией сознания человека и определяется его взаимоотношениями с окружающим миром», — пишет Н. Н. Болдырев. И далее: «Экология сознания предполагает, в свою очередь, экологию опыта и знаний, т. е. адекватное конструирование мира и его адекватную интерпретацию» [Болдырев 2016: 210]. Лингвоперверсивы искажают языковую картину мира, а это уже проблема не только языковая, но и социальная, связанная с информационной (в широком смысле) безопасностью общества.
Первые два типа травмирующих язык явлений (лингвоастенические и лингвотоксические) рассматривались нами (без использования этих терминов) в предыдущих публикациях [Сковородников 2000; 2016; Сковородников, Копнина 2016; 2017 и др.]. Поэтому здесь остановимся на третьем типе — лингвоперверсивных явлениях. Термин лингвоперверсивные явления, как и термины лингвотоксичные явления, лингвоастенические явления, на наш взгляд, благодаря метафоричности позволяет лаконично обозначить целую совокупность однородных явлений.
В литературе имеются наблюдения над смысловой и оценочной амбивалентностью некоторых терминов: права человека, демократия, рынок, свобода, гласность, свобода слова [Кара-Мурза 2008: 17, 37, 45 и др.], общественная мораль [Прокофьев 2009], власть [Марков 2014], оптимизация, элита, реформа, толерантность, политкорректность, модернизация [Сковородников 2015].
Смысловая и оценочная неоднозначность наблюдается также у слов и словосочетаний: общечеловеческие ценности, черносотенцы, опричнина, цивилизизованный, национальная идея, гражданское общество и др. Об этом говорят такие тексты в современных российских газетах:
…которому (Горбачеву. — Авт.) за «демократизацию тоталитарного советского общества» пели дифирамбы все те же збигневы, бжезинские и маргарет тэтчер. А потом скинули его руками Ельцина — рекламировать презервативы, пиццу и другие «общечеловеческие ценности» (Завтра. 2010. № 43); …Заклинания про прекрасный новый мир, общечеловеческие ценности, мировое сообщество и прочие приятности все более утрачивают и в убедительности, и в употребляемости (Известия. 2013. 2 апр.); ср.: …«Живая классика» — не только история про знание литературы. Она — про дружбу и общечеловеческие ценности, про взаимодействие различных мировоззрений (Известия. 2017. 16 мая); А за христианскую цивилизацию (да и за те же общечеловеческие ценности) — страшно (Комс. правда. 2005. 8 июля);
Для них частная собственность ― священная корова, все свободы помимо экономических малоинтересны, а коммунисты ― куда более серьезные противники, чем фашисты и черносотенцы (Известия. 2005. 12 окт.); Читаю: «Власть вырвана из рук Временного правительства и попала в распоряжение предприимчивых фанатиков и фантазеров, к которым присоединились разные подозрительные личности, бывшие черносотенцы, дезертиры, заведомые германские шпионы, даже обыкновенные жулики и громилы, переодетые в солдатские мундиры» (Труд‑7. 2005. 2 апр.); ср.: Отстаивая исторические устои России, многие черносотенцы пали смертью храбрых в неравной борьбе с врагами, опрокинувшими и Россию в феврале-октябре 1917. Осквернению и поношению подверглась и сама память о них. В либеральной и советской исторической науке, прямыми наследниками которой являются многие современные историки, сложилась традиция намеренно искаженной трактовки черносотенного движения, карикатурного изображения его выдающихся деятелей (Рус. вестн. 2008. 7 июня);
Так начиналась пресловутая разгульная опричнина, в результате которой много голов покатилось (Труд‑7. 2002. 11 дек.); — Главное — не впасть в опричнину. Проблема не в расширении, а в раздвоении Москвы. Раздвоение — это и есть опричнина (Лит. газета. 2012. 14 ноября); ср.: Тогда для них будет неприемлемо покрывать зло. Нужна своего рода «духовная опричнина». Самое мощное, крепкое государство неминуемо развалится, если в нем начнут шататься духовные основы общества (Комс. правда. 2014. 1 апр.); Утверждая позитивное значение и эффективность опричнины, автор вступает в спор со многими известными и авторитетными специалистами по эпохе Ивана Грозного (Лит. газета. 2007. 4 июля);
Когда-то «цивилизованный мир» упрекал СССР за то, что там, о чем ни скажи, надо было одобрять руководящую роль КПСС и лично Леонида Ильича. Нет уже ни СССР, ни той компартии, ни ее генсека, но традиции перманентного «одобрямса» живут и процветают. И не где-нибудь — в том самом «цивилизованном мире» (Культура. 2013. 12 сент.); ср.: Все цивилизованные страны уже согласились с тем, что Асад должен быть уничтожен, и только Ванька как обычно стоит и чешет репу… И что-то совсем уж несуразное лезет в голову — какая-то реклама из девяностых про деда, которого уговаривают не то купить акции, не то сделать вклад (Известия. 2013. 5 сент.).
Смысловая и оценочная амбивалентность слов может возникать в результате ненормативной сочетаемости, противоречия между традиционным и «новационным» употреблением слова. Так, слово амбиция в толковом словаре русского языка под редакцией Н. Ю. Шведовой толкуется как неодобрительное: 1. «Обостренное самолюбие, спесивость, чванство»; 2. «Обычно мн. Претензии, притязание на что‑н. (неодобр.)» [Толковый словарь… 2011: 12]. Однако в современных СМИ оно используется и для обозначения позитивного явления, ср.: Он был очень добрый, веселый малый, но очень амбициозный (Комс. правда. 2011. 7 дек.) и Похоже, что «главный сериал» сдает позиции, а на смену ему приходит более амбициозный продукт (Известия. 2014. 23 июня). Встречаются контексты, в которых у слова амбициозный оценочный компонент остается неопределенным, например: Получив первые научные результаты и патенты на разработанную технологию, этот творческий и амбициозный коллектив понял, какие широкие возможности открывает перед собой это направление при его коммерциализации в промышленности (Известия. 2014. 26 мая). В результате «в сознании людей постепенно закрепилось новое осознание оценочной коннотации многих слов, и слова амбиции, амбициозный из негативно оценочных превратились в коннотацию желаемого, одобряемого качества. И теперь в СМИ мы регулярно читаем и слышим: Нужны амбициозные / более амбициозные проекты; Он человек амбициозный — как дань уважения, похвала» [Сиротинина 2017].
Как пишет О. Б. Сиротинина, «сменилась коннотация слова услуга: из некогда порицаемого факта превратилась в законодательно фиксируемое действие: из ‘чтобы услужить кому-либо, фактически противоправное действие угождения кому-то’ в законодательно фиксируемое ‘служение какому-либо делу’ (услуги врача, учителя, вызывающее возмущение представителей этих профессий: Мы не обслуживаем, а спасаем, обучаем, воспитываем). Это факт противостояния чиновничьего и общечеловеческого обозначения» [Там же].
Категория неопределенности, размытости проявляется и в области стилистики. Одной из ее форм можно считать стилевую диффузию, под которой мы понимаем ведущее к нарушению стилистической нормы проникновение единиц, характерных для одного стиля, в контекст другого стиля, вплоть до замещения одного стиля другим. Например, в статье «Сатановский правит бал» журналист пишет:
Среди множества новостей, что сообщил Сатановский, меня шибко озадачило его сообщение о том, что Авигдор Либерман, министр обороны Израиля, «привёл весь мир в бешенство своим заявлением, что всё нормально с нашими выборами. Спасибо ему». Речь идёт о прошлогодних выборах в Думу. Товарищ Либерман говорил о том, о чём не имеет никакого представления, что для министра обороны крайне нежелательно. За время краткого пребывания в Москве составить себе достоверное представление о наших выборах он не мог и говорил с чужих слов.
Однако при всём этом меня очень порадовал его совет: «Не надо путать яйца в штанах с яйцами на сковородке». Как мудро! Видимо, это из собственного опыта. Но я могу отблагодарить его тоже неплохим афоризмом: «Не надо путать задницу с головой!» Ведь кое-кто путает (Завтра. 2017. 2 марта).
Ирония не чужда политическому тексту, однако выделенные в нем средства ее реализации использованы журналистом не в приватной беседе, а публично — в центральной газете, что является функционально и этически неприемлемым. Возможно, явления такой стилевой диффузии объясняются утратой высокого стиля, о которой пишет В. В. Колесов: «Самая большая беда, обозначившаяся в XX веке, заключается в утрате высокого стиля. История русской культуры требует наличия трех стилей — триипостасность литературного языка обусловлена положением, которое точно отмечено тем же Владимиром Соловьевым: словом высокого стиля мы обращаемся к Богу, среднего — к другому (это профессиональная речь, формирующая норму), низким — беседуем с самим собою (в бытовом кругу); исчезновение высокого стиля привело к тому, что вульгарный низкий стиль занял место среднего, традиционно являвшегося источником поступления в литературный язык нормативных элементов системы (средний стиль заместил высокий); произошло то, что Д. С. Лихачев назвал „внедрением в подсознание воровской идеологии“, поскольку широким потоком в нашу обычную речь хлынули экспрессивные формы воровского, вообще криминального происхождения» [Колесов 1999: 151].
Одна из причин лингвоперверсивности языковых и речевых явлений — информационно-психологическое противоборство политических течений в современной России, которое в частности выливается в дискредитацию (десакрализацию) национальных символов в их языковом выражении. Так, применительно к сфере топонимики и антропонимики об этом писали некоторые исследователи [Малыгина 2017; Рачинский 2012; Сковородников 2016: 270–273]. Например, десакрализирующим можно признать переименование проспекта Победы в Грозном в проспект имени В. В. Путина в год 70-летия начала Великой Отечественной войны и в преддверии празднования 70-летия разгрома фашистов под Москвой, о чем пишет М. В. Горбаневский [Горбаневский 2012: 22].
В качестве примера дискредитации идеи «Бессмертного полка» приведем такой текст: П. Полян: Одной сотой части денег, которые уходят на эти «Бессмертные полки» в исполнении Земцова, хватило бы для того, чтобы это сделать (издать на русском языке книгу о советских военнопленных. — Авт.), но никому это на самом деле воплотить в действительности все-таки не удается… (радио «Эхо Москвы». 20 мая 2017 г.). Ср., с противоположной оценкой: Если государственный гимн — изначально гражданская молитва, то «Бессмертный полк» — гражданский крестный ход. Это принципиально не демонстрация. Потрясающий своей душевной красотой акт восхождения лично семейного, родового в общенациональное (URL: http://www.pravoslavie.ru/103105.html).
Дискредитации подвергаются исторические антропонимы, например имя князя Александра Невского. Сравним отрицательные и позитивные оценки этой исторической фигуры: Когда говорят о государстве и государственных интересах в Средневековье, в XIII веке, сразу возникает улыбка. Действительно, феодалы, убивавшие братьев и резавшие людей из соседних городов направо и налево, только и думали об объединениях, национальной доблести, противостоянии Востока и Запада. Впрочем, именно такими этих людей пытались выставить конструкторы национальных мифов, что в Западной Европе, что у нас. Это было нормально. Яркий пример такого конструирования — Александр Невский (Дилетант. 2017. 13 мая. URL: http://diletant.media/articles/35616633/?sphrase_id=4400731); Имена сегодняшнего дня известны, имена прошлых веков уже затянуты дымкой памяти, уже, казалось бы, готовы кануть в пропасть исторического беспамятства. Оказалось, что верно обратное: дымка истории не затуманила значимости великого поступка, а будущее отечества, будущее России мы видим таким, каким видел его Александр Невский: святым и славным (URL: http://www.pravmir.ru/imya-rossii-aleksandr-nevskij/).
Сказанное побуждает иметь в виду, что «тот, кто владеет символическим капиталом культуры — обладает решающими преимуществами в информационном пространстве — а значит: и на геополитической карте мира» [Василенко 2002].
Выводы. Подытоживая, можно сказать следующее.
1. Исследование показало, что в СМИ наиболее ярко отражаются процессы, негативно влияющие на язык и языковое сознание, для обозначения которых целесообразно использовать родовой термин языковая травма, заполняющий лакуну в терминологической системе лингвоэкологии.
2. Анализ фактического материала позволяет объединить травмирующие язык и языковое сознание явления как минимум в три группы: лингвоастенические, лингвотоксические и лингвоперверсивные явления, — обладающие различным воздействующим потенциалом. Лингвоастенические явления упрощают и обедняют язык; лингвотоксические наносят вред языку как средству коммуникации, огрубляют его, принося в определенной степени ущерб национальному языковому сознанию. Лингвоперверсивные явления объединяет их перлокутивный эффект, направленный на трансформацию прежде всего картины мира и национального языкового сознания. Поэтому лингвоперверсивы могут выступать средством идейного противоборства.
© Сковородников А. П., Копнина Г. А., 2017
Бендерский Я. Русский язык как душевная травма // Zahav.ru. 2015. 3 окт. URL: http://salat.zahav.ru/Articles/8848/russky_yazik_kak_dushevnaya_travma.
Болдырев Н. Н. Когнитивная лингвистика. М.; Берлин: Директ-Медиа, 2016.
Василенко И. А. Символический капитал культуры в реалиях глобальной геополитической борьбы // Трибуна русской мысли. 2002. № 1. URL: http://www.cisdf.org/TRM/TRM1/Vasilenko.html.
Горбаневский М. В. Топонимическая плесень // Экология языка и речи: матер. междунар. науч. конф. (17–18 ноября 2011 г.). Тамбов: Тамбов. гос. ун-т, 2012. С. 18–23.
Гусейнов Г. Язык и травма освобождения // Нов. лит. обозрение. 2008. № 94. URL: http://magazines.russ.ru/nlo/2008/94/gg14.html.
Кара-Мурза С. Г. Потерянный разум. М.: Эксмо; Алгоритм, 2008.
Ковалев М. В. Эмиграция и лингвистическая травма: русская диаспора в Праге в 1920–1930-е гг. // Slovanské jazyky a literatury: hledání identity: konf. mladých slavistů IV– říjen 2008. Praha: Nakladatelství Pavel Mervart, 2009. S. 273–279.
Колесов В. В. «Жизнь происходит от слова…». СПб.: Златоуст, 1999.
Конюшкевич М. И. Экология языка и языковой личности в медиапространстве // Социальные и гуманитарные науки: образование и общество: матер. V междунар. науч.-практ. конф. 23 мая 2014 г. Н. Новгород. Н. Новгород: Нижегор. гос. ун-т, 2014. С. 16–23. URL: http://medialing.spbu.ru/upload/files/file_1429306452_4837.pdf .
Левин П. А. Исцеление от травмы: авторская программа, которая вернет здоровье вашему организму. СПб.: Весь, 2011.
Малыгина Л. Е. Проблема десакрализации современного языкового сознания: на примере телевизионного промодискурса // Мир рус. слова. 2017. № 1. С. 68–71.
Марков Е. А. Амбивалентость смысловых форм у понятий «власть» // Череповецкие научные чтения-2013: матер. всерос. науч.-практ. конф. Череповецк: Черепов. гос. ун-т, 2014. С. 86–87.
Прокофьев А. В. О смысловой амбивалентности понятия «общественная мораль» // Общественная мораль: филос., норматив.-этич. и прикл. проблемы. М.: Альфа-М, 2009. С. 63–80.
Рачинский Я. З. Топонимика: историческая память и пропаганда: доклад на втором семинаре «Историческая память: ХХ век». 20 июня 2012 г. URL: http://istpamyat.ru/pamyatnye-mesta/toponimika/toponimika-istoricheskaya-pamyat-i-propaganda/.
Савельева Л. В. Языковая экология: русское слово в культурно-историческом освещении. Петрозаводск: Изд-во Карел. гос. пед. ун-та, 1997.
Сиротинина О. Б. Лингвофилософские размышления как результат многолетнего мониторинга речи // Изв. Сарат. ун-та. Нов. сер. Сер. Филология. Журналистика. 2017. Т. 17, вып. 1. С. 5–11.
Сиротинина О. Б. Тенденции к диффузности и синкретизму языковых единиц в их современном функционировании // Язык: поиски, факты, гипотезы: сб. статей к 100-летию со дня рожд. акад. Н. Ю. Шведовой / отв ред. М. В. Ляпон. М.: РАН, Ин-т рус. языка, 2016. С. 121–131.
Сиротинина О. Б. Русский язык: система, узус и создаваемые ими риски. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2013.
Сковородников А. П. К становлению системы лингвоэкологической терминологии // Речевое общение: специализир. вестн. / под ред. А. П. Сковородникова. Вып. 3 (11). Красноярск: Краснояр. гос. ун-т, 2000. С. 70–78.
Сковородников А. П., Копнина Г. А. Лингвотоксичные явления в речи и языке // Мир русского слова. 2017. № 3. С. 28–32.
Сковородников А. П., Копнина Г. А. Лингвоэкологическая проблема лексико-фразеологических утрат и приобретений в современном русском языке и языковом сознании его носителей // Язык: поиски, факты, гипотезы: сб. статей к 100-летию со дня рожд. акад. Н. Ю. Шведовой / отв. ред. М. В. Ляпон. М.: РАН, Ин-т рус. языка, 2016. С. 132–152.
Сковородников А. П. О смысловой амбивалентности ключевых слов современного российского политического дискурса: на матер. газетных текстов // Полит. лингвистика. 2015. № 2. С. 50–56.
Сковородников А. П. Экология русского языка: монография. Красноярск: Сиб. федерал. ун-т, 2016.
Сметанина С. И. Медиатекст в системе культуры: динамические процессы в языке и стиле журналистики конца ХХ века. СПб.: Изд-во Михайлова В. А., 2002.
Толковый словарь русского языка с включением сведений о происхождении слов / отв. ред. Н. Ю. Шведова. М.: Азбуковник, 2011.
Этика речевого поведения российского журналиста / ред.-сост. Л. Р. Дускаева. СПб.: Астерион, 2009.
Юдина Н. В. Русский язык в ХХI веке: кризис? эволюция? прогресс? М.: Гнозис, 2010.
Benderskii Ia. The Russian language as a mental trauma [Russkii iazyk kak dushevnaia travma] // Zahav.ru. 2015. 3 Oct. URL: http://salat.zahav.ru/Articles/8848/russky_yazik_kak_
dushevnaya_travma.
Boldyrev N. N. Cognitive linguistics [Kognitivnaya lingvistika]. Moscow; Berlin, 2016.
Explanatory dictionary of the Russian language with the origin of the words [Tolkovyi slovar russkogo iazyka s vkliucheniem svedenii o proiskhozhdenii slov / otv. red. N. Iu. Shvedova]. Moscow, 2011.
Gorbanevskii M. V. Toponymical must [Toponimicheskaia plesen] // Ecology of the Russian language and speech [Ekologiia iazyka i rechi: mater. mezhdunar. nauch. konf. 17–18 noiabria 2011 g.]. Tambov, 2012. P. 18–23.
Guseinov G. Language and the trauma of liberation [Iazyk i travma osvobozhdeniia] // New literary review [Nov. lit. obozr.]. 2008. No. 94. URL: http://magazines.russ.ru/nlo/2008/94/gg14.html.
Iudina N. V. Russian language in XXI century: crisis? evolution? progress? [Russkii iazyk v XX veke: krizis? evoliutsiia? progress?]. Moscow, 2010.
Kara-Murza S. G. The lost sense [Poteriannyi razum]. Moscow, 2008.
Kolesov V. V. “Life derives from the word…” [«Zhizn’ proiskhodit ot slova…»]. St Petersburg, 1999.
Konyushkevich M. I. Ecology of language and linguistic persona in media landscape [Ekologiya yazyka i yazykovoy lichnosti v mediaprostranstve] // Social and human sciences: education and society [Sotsial’nye i gumanitarnye nauki: obrazovanie i obshchestvo: mater. V mezhdunar. nauch.-prakt. konf. 23 maya 2014 g., N. Novgorod]. N. Novgorod, 2014. P. 16–23. URL: http://medialing.spbu.ru/upload/files/file_1429306452_4837.pdf.
Kovalev M. V. Emigration and linguistic trauma [Emigratsiia i lingvisticheskaia travma: russkaia diaspora v Prage v 1920 — 1930-e gg.] // Slovanské jazyky a literatury: hledání identity: konf. mladých slavistů IV– říjen 2008. Praha, 2009. P. 273–279.
Levin P. A. Trauma healing: the authorial programme which will bring the health back to your organism [Istselenie ot travmy: avtorskaia programma, kotoraia vernet zdorov’e vashemu organizmu]. St Petersburg, 2011.
Malygina L. E. The problem of desacralisation of the modern language consciousness: as examplified by the television discourse [Problema desakralizatsii sovremennogo iazykovogo soznaniia: na primere televizionnogo promodiskursa] // The world of Russian word [Mir russkogo slova]. 2017. No. 1. P. 68–71.
Markov E. A. Ambivalence of the semantic forms and terms “domination” [Ambivalentost smyslovykh form u poniatii «vlast»] // Cherepovetsk scientific readings-2013 [Cherepovetskie nauchnye chteniia-2013: mater. Vseros. nauch.-prakt. konf.]. Cherepovetsk, 2014. P. 86–87.
Prokofev A. V. About the semantic ambivalence of the term “public morals” [O smyslovoi ambivalentnosti poniatiia «obshchestvennaia moral’»] // Public morals: philosophical, standard ethical and applied problems [Obshchestvennaia moral: filosofskie, normativno-eticheskie i prikladnye problem]. Moscow, 2009. P. 63–80.
Rachinskii Ia. Z. Toponymy: historical memory and propaganda: report in the second seminar “Historical memory of the XX century” [Toponimika: istoricheskaia pamiat i propaganda: dokl. na vtorom seminare «Istoricheskaia pamiat ХХ veka». 20 iiunia 2012 g.]. URL: http://istpamyat.ru/pamyatnye-mesta/toponimika/toponimika-istoricheskaya-pamyat-i-propaganda/.
Saveleva L. V. Language ecology: Russian word in a culural historical interpretation [Iazykovaia ekologiia: Russkoe slovo v kulturno-istoricheskom osveshchenii]. Petrozavodsk, 1997.
Sirotinina O. B. Linguophilosophical thoughts as a result of monitoring of many years [Lingvofilosofskie razmyshleniia kak rezul’tat mnogoletnego monitoringa rechi] // Proceedings of Saratov university [Izvestiia Saratovskogo universiteta]. Nov. ser. Ser. Filologiia. Zhurnalistika. 2017. T. 17, vol. 1. P. 5–11.
Sirotinina O. B. Tendencies to diffusion and syncretism of the language units in their modern functioning [Tendentsii k difuznosti i sinkretizmu iazykovykh edinits v ikh sovremennom funktsionirovanii] / Language: search, facts, hypothesis [Iazyk: poiski, fakty, gipotezy: sb. statei k 100-letiiu so dnia rozhdeniia akad. N. Iu. Shvedovoi / otv red. M. V. Liapon]. Moscow, 2016. P. 121–131.
Sirotinina O. B. The Russian language: system, usage and the risks created by them [Russkii iazyk: sistema, uzus i sozdavaemye imi riski]. Saratov, 2013.
Skovorodnikov A. P. About the semantic ambivalence of the key words of the modern Russian political discourse [O smyslovoi ambivalentnosti kliuchevykh slov sovremennogo rossiiskogo politicheskogo diskursa: na mater. gazetnykh tekstov] // Political linguistics [Politicheskaia lingvistika]. 2015. No. 2. P. 50–56.
Skovorodnikov A. P. Ecology of the Russian language [Ekologiia russkogo iazyka: monogr.]. Krasnoiarsk, 2016.
Skovorodnikov A. P., Kopnina G. A. Lingouoecological problem of lexical phraseological losses and acquisitions in the modern Russian language and language consciousness of its speakers [Lingvoekologicheskaia problema leksiko-frazeologicheskikh utrat i priobretenii v sovremennom russkom iazyke i iazykovom soznanii ego nositelei] // Language: search, facts, hypothesis [Iazyk: poiski, fakty, gipotezy: sb. statei k 100-letiiu so dnia rozhdeniia akad. N. Iu. Shvedovoi / otv. red. M. V. Liapon]. Moscow, 2016. P. 132–152.
Skovorodnikov A. P., Kopnina G. A. Linguotoxic phenomena in speech and language [Lingvotoksichnye iavleniia v rechi i iazyke] // The world of Russian word [Mir russkogo slova]. 2017. No. 3. P. 28–32.
Skovorodnikov A. P. To the formation of the system of linguoecological terminology [K stanovleniiu sistemy lingvoekologicheskoi terminologii] // Speech communication: specialized proceedings [Rechevoe obshchenie: spetsializir. vestn.]. Vol. 3 (11). Krasnoiarsk, 2000. P. 70–78.
Smetanina S. I. Media text in the system of culture: dynamic processes in language and journalistic style in the end of XX century [Mediatekst v sisteme kul’tury: dinamicheskie protsessy v iazyke i stile zhurnalistiki kontsa XX veka]. St Petersburg, 2002.
The ethics of the speech behaviour of the Russian journalist [Etika rechevogo povedeniia rossiiskogo zhurnalista / red.-sost. L. R. Duskaeva]. St Petersburg, 2009.
Vasilenko I. A. Symbolical capital of culture in realia of the global geopolitical war [Simvolicheskii kapital kul’tury v realiiakh globalnoi geopoliticheskoi borby] // Tribune of the Russian thought [Tribuna russkoi mysli]. 2002. No. 1. URL: http://www.cisdf.org/TRM/TRM1/Vasilenko.html.