Я‑нарративы и конструирование городской идентичности в урбанистически ориентированных медиа

Поста­нов­ка про­бле­мы. Про­бле­мы иден­тич­но­сти зани­ма­ют в жиз­ни совре­мен­но­го обще­ства одно из цен­траль­ных мест. Кри­зис куль­тур­ной иден­тич­но­сти, о кото­ром гово­ри­ли тео­ре­ти­ки пост­мо­дер­на, усу­губ­ля­ет­ся сего­дня нарас­та­ю­щи­ми обще­ствен­но-поли­ти­че­ски­ми и соци­аль­ны­ми про­бле­ма­ми, свя­зан­ны­ми с гло­баль­ным изме­не­ни­ем обще­ствен­ной мобиль­но­сти, осо­бен­но с про­цес­са­ми мигра­ции. В этой ситу­а­ции воз­рас­та­ет роль соци­о­куль­тур­ных прак­тик, при­зван­ных гар­мо­ни­зи­ро­вать про­цес­сы иден­ти­фи­ка­ции. Так, в совре­мен­ной социо­ло­гии сло­жи­лась кон­цеп­ция «био­гра­фи­за­ции», или «био­гра­фи­че­ской эман­си­па­ции», совре­мен­но­го обще­ства [Beck 1986; Giddens 1991], воз­ни­ка­ю­щей как реак­ция на пост­мо­дер­нист­ский кри­зис иден­тич­но­сти. «Услож­не­ние соци­аль­ных кон­фи­гу­ра­ций, функ­ци­о­наль­ная диф­фе­рен­ци­а­ция и фраг­мен­та­ция, бытий­ная неопре­де­лен­ность в кон­тек­сте слу­чай­но­стей и гло­баль­ных рис­ков, мно­же­ствен­ность лич­ност­ных аффи­ли­а­ций, ино­гда кон­фликт­ных, ухо­дя­щих в глубь тем­но­го ядра бес­со­зна­тель­но­го, — это типич­ные чер­ты (пост)современного обще­ства. В таком хао­се труд­но выстро­ить соб­ствен­ную иден­тич­ность; для это­го тре­бу­ют­ся посто­ян­ные рефлек­сив­ные уси­лия», — так опре­де­ля­ют акту­аль­ность про­цес­сов само­иден­ти­фи­ка­ции совре­мен­но­го чело­ве­ка авто­ры ген­дер­ных иссле­до­ва­ний Е. Здра­во­мыс­ло­ва и Е. Тем­ки­на [Здра­во­мыс­ло­ва, Тем­ки­на 2007: 230].

Про­цес­сы позд­ней рос­сий­ской урба­ни­за­ции [Гла­зы­чев 1995], кото­рые доста­точ­но актив­но обсуж­да­ют­ся сего­дня в обще­ствен­но-поли­ти­че­ской и ака­де­ми­че­ской сфе­рах, сде­ла­ли город одним из про­странств, ост­ро нуж­да­ю­щих­ся в реин­тер­пре­та­ции. На этой волне появ­ля­ют­ся новые город­ские медиа [Аба­шев, Печи­щев 2018; Вла­со­ва 2018], кото­рые видят свою мис­сию в меди­а­ти­за­ции новой город­ской идентичности.

Урба­ни­сти­че­ски ори­ен­ти­ро­ван­ные медиа фор­ми­ру­ют­ся в 2010‑х годах как тип интер­нет-изда­ния (газе­та или жур­нал), повест­ку кото­ро­го опре­де­ля­ют инте­ре­сы повсе­днев­ной жиз­ни совре­мен­но­го мега­по­ли­са. Лиде­ром это­го медиа­сег­мен­та стал мос­ков­ский про­ект «The Villagе» (2010), появив­ший­ся на осно­ве город­ско­го бло­га [Бушев, Ива­но­ва: 2016]. Сей­час это круп­ное медиа, откры­ва­ю­щее свои фран­ши­зы в раз­ных горо­дах РФ и пост­со­вет­ско­го про­стран­ства. Идея город­ско­го медиа ново­го фор­ма­та была под­хва­че­на мно­ги­ми рос­сий­ски­мb горо­да­ми. Сре­ди изда­ний это­го типа — «Бума­га» в Санкт-Петер­бур­ге, «Инде» в Каза­ни, «It`s My City» в Ека­те­рин­бур­ге, «Downtown» в Воро­не­же, «Bigvill» в Сама­ре, «The Province» в Иркут­ске, «NN-Stories » и «Celedka» в Ниж­нем Нов­го­ро­де, «Zvzda» и «Text» в Пер­ми, «Sabotage» в Вол­го­гра­де, «Том­ский Обзор», «Public Speech» в Омске и мно­гие другие.

Нагляд­ным про­яв­ле­ни­ем иден­ти­фи­ци­ру­ю­щей мис­сии урба­ни­сти­че­ски ори­ен­ти­ро­ван­ных медиа мож­но счи­тать раз­ра­бо­тан­ный и актив­но исполь­зу­е­мый ими фор­мат моно­ло­га, кото­рый при­шел на сме­ну тра­ди­ци­он­но­му интер­вью. Моно­ло­ги пред­став­ля­ют собой раз­вер­ну­тые я‑нарративы, рас­ска­зы­ва­ю­щие жиз­нен­ную исто­рию или исто­рию кон­крет­но­го опы­та героя пуб­ли­ка­ции. На осно­ве таких авто­био­гра­фи­че­ских нар­ра­ти­вов стро­ит­ся боль­шин­ство руб­рик «The Villagе», «Бума­ги» и «Celedkи». В дру­гих изда­ни­ях они пред­став­ле­ны несколь­ки­ми руб­ри­ка­ми или спец­про­ек­та­ми, а в целом их при­сут­ствие мож­но назвать визит­ной кар­точ­кой дан­но­го вида СМИ.

Исто­рия вопро­са. При­ме­не­ние нар­ра­тив­ной тео­рии для изу­че­ния иден­тич­но­сти име­ет вну­ши­тель­ную иссле­до­ва­тель­скую тра­ди­цию [Рож­де­ствен­ская 2010], кото­рая сфор­ми­ро­ва­ла поня­тие нар­ра­тив­ной иден­тич­но­сти [Ricoeur 1991], вошед­шее сего­дня в раз­ные сфе­ры гума­ни­тар­ных иссле­до­ва­ний. Осо­бен­но актив­но идеи нар­ра­тив­ной иден­тич­но­сти раз­ра­ба­ты­ва­ют­ся в соци­аль­ной пси­хо­ло­гии, кото­рая гене­ри­ру­ет новые под­хо­ды к изу­че­нию я‑нарратива и про­цес­сов пер­со­наль­ной иден­ти­фи­ка­ции, зафик­си­ро­ван­ных в нем [Кут­ко­вая 2014]. Выде­ля­ют три основ­ных направ­ле­ния в изу­че­нии нар­ра­тив­ной идентичности:

— нар­ра­тив­ная пси­хо­ло­гия (Т. Сар­бин, Г. Олпорт, Дж. Бру­нер, К. Гер­ген, Ч. Тей­лор) [Sarbin 1985; Allport 1942; Бру­нер 2005; Gergen 1991; Taylor 1989];

— кон­струк­ци­о­нист­ский под­ход (К. Гер­ген) [Gergen 1997];

— пер­со­но­ло­ги­че­ский под­ход (Д. П. МакА­дамс) [McAdams 2011].

Базо­вы­ми иде­я­ми нар­ра­тив­но­го ана­ли­за иден­тич­но­сти явля­ют­ся пред­став­ле­ния о «нар­ра­тив­ном моду­се» (Дж. Бру­нер) и «нар­ра­тив­ном прин­ци­пе» (Т. Сар­бин). Соглас­но кон­струк­ти­вист­ско­му под­хо­ду Дж. Бру­не­ра, нет ино­го спо­со­ба опи­са­ния «про­жи­то­го вре­ме­ни» (lived time), кро­ме фор­мы нар­ра­ти­ва. Тем самым «авто­био­гра­фия (фор­маль­ная или нефор­маль­ная) может быть рас­смот­ре­на как ряд про­це­дур для “созда­ния жиз­ни”» [Бру­нер 2005: 11].

Нар­ра­тив­ный прин­цип пред­по­ла­га­ет, что опи­са­ние жиз­нен­но­го опы­та про­ис­хо­дит на осно­ве нар­ра­тив­ных струк­тур, сфор­ми­ро­ван­ных в обще­стве: «Я выдви­гаю нар­ра­тив­ный прин­цип (narratory principle): люди дума­ют, вос­при­ни­ма­ют, вооб­ра­жа­ют и совер­ша­ют мораль­ные выбо­ры соглас­но нар­ра­тив­ным струк­ту­рам» [Сар­бин 2006: 8]. С помо­щью нар­ра­ти­ва «инди­ви­ду­аль­ный опыт упо­ря­до­чи­ва­ет­ся в целост­ные смыс­ло­вые струк­ту­ры, иден­тич­ность кон­стру­и­ру­ет­ся вокруг “исто­рии” или “рас­ска­за” о сво­ем Я» [Кут­ко­вая 2014: 26]. Нар­ра­тив­ный прин­цип напря­мую ведет к пони­ма­нию важ­но­го для фор­ми­ро­ва­ния иден­тич­но­сти про­цес­са: пер­со­наль­ная иден­ти­фи­ка­ция рас­сказ­чи­ка опи­ра­ет­ся на суще­ству­ю­щие в обще­стве сюже­ты и те соци­о­куль­тур­ные смыс­лы, кото­рые в них запечатлелись.

Мето­ди­ка ана­ли­за. В силу боль­шо­го раз­но­об­ра­зия под­хо­дов к изу­че­нию нар­ра­ти­ва необ­хо­ди­мо оста­но­вить­ся на опре­де­ле­нии это­го поня­тия. Учи­ты­вая доку­мен­таль­ную при­ро­ду жур­на­лист­ских нар­ра­ти­вов, удоб­нее вос­поль­зо­вать­ся опре­де­ле­ни­я­ми нар­ра­ти­ва, при­ня­ты­ми в соци­аль­ной пси­хо­ло­гии. При этом попы­та­ем­ся сов­ме­стить общее пред­став­ле­ние о собы­тий­ной осно­ве нар­ра­ти­ва с ком­му­ни­ка­тив­ны­ми харак­те­ри­сти­ка­ми это­го вида рече­вой дея­тель­но­сти. Таким обра­зом, нар­ра­тив — это пред­став­ле­ние во вре­мен­ной после­до­ва­тель­но­сти несколь­ких собы­тий, кото­рое акту­а­ли­зи­ру­ет меха­низ­мы осо­зна­ния с целью «ста­би­ли­за­ции или изме­не­ния суще­ству­ю­щей иерар­хии моти­вов для опти­ми­за­ции харак­те­ри­стик буду­щей дея­тель­но­сти» [Нур­ко­ва 2010: 91]. Соот­вет­ствен­но я‑нарратив — это авто­био­гра­фи­че­ский нар­ра­тив, кото­рый пред­став­ля­ет после­до­ва­тель­ность собы­тий из жиз­ни рас­сказ­чи­ка, т. е. исто­рию его жиз­нен­но­го опы­та, и явля­ет­ся «инстру­мен­том кон­стру­и­ро­ва­ния сво­ей иден­тич­но­сти» [Зай­це­ва 2016: 124]. Функ­ци­о­ни­ро­ва­ние это­го инстру­мен­та пред­по­ла­га­ет реше­ние несколь­ких вза­и­мо­свя­зан­ных задач: «Изло­же­ние фак­тов авто­био­гра­фии в виде “исто­рии сво­ей жиз­ни” <…> одно­вре­мен­но 1) тема­ти­че­ски струк­ту­ри­ру­ет ее, вычле­няя основ­ные акту­аль­ные свя­зи с миром; 2) отра­жа­ет гене­ра­ли­зо­ван­ное само­от­но­ше­ние и его дина­ми­ку в раз­ные пери­о­ды; 3) поз­во­ля­ет транс­ли­ро­вать и утвер­дить в дис­кур­се опре­де­лен­ные цен­ност­ные ори­ен­та­ции, убеж­де­ния, миро­воз­зрен­че­ские и экзи­стен­ци­аль­ные уста­нов­ки как пра­виль­ные, обос­но­ван­ные этой жиз­нен­ной исто­ри­ей» [Зай­це­ва 2016: 124].

Харак­те­ри­сти­ка нар­ра­тив­ных моде­лей авто­био­гра­фи­че­ских моно­ло­гов будет постро­е­на на осно­ве кон­цеп­ции об интен­ци­о­наль­ном харак­те­ре рече­вой дея­тель­но­сти [Дус­ка­е­ва 2012]. Исхо­дя из того, что я‑нарративы, пред­став­лен­ные в новых город­ских медиа, при­над­ле­жат жур­на­лист­ско­му дис­кур­су, рас­смат­ри­вать их нуж­но как сво­е­го рода вто­рич­ные я‑нарративы, объ­еди­ня­ю­щие интен­ции авто­ра пуб­ли­ка­ции и рассказчика.

Пони­мая интен­цию как «экс­тра­линг­ви­сти­че­ский фак­тор, кото­рый, будучи фено­ме­ном мен­таль­но­го харак­те­ра, зна­чим для иссле­до­ва­ния не толь­ко семан­ти­ко-смыс­ло­вой, но и рече­вой струк­тур медий­ной речи» [Дус­ка­е­ва 2012: 254], отме­тим, что харак­тер и типо­ло­гия интен­ций зави­сят от «инсти­ту­ци­о­наль­ной пред­на­зна­чен­но­сти» кон­крет­ной сфе­ры дея­тель­но­сти. Опи­ра­ясь на это пред­став­ле­ние, Л. Р. Дус­ка­е­ва раз­ра­ба­ты­ва­ет клас­си­фи­ка­цию типо­вых интен­ций в жур­на­ли­сти­ке, кото­рая сви­де­тель­ству­ет о «поли­ин­тен­ци­о­наль­ной систем­но­сти жур­на­лист­ской речи» [Дус­ка­е­ва 2012: 258]. В част­но­сти, в груп­пе систем­но-про­фес­си­о­наль­ных интен­ций выде­ля­ют­ся соци­аль­но ори­ен­ти­ру­ю­щая и раз­вле­ка­тель­ная, в груп­пе инди­ви­ду­аль­ных интен­ций — пря­мая и кос­вен­ная. Поми­мо это­го, суще­ству­ют «содер­жа­тель­но-струк­тур­ные насло­е­ния», свя­зан­ные с раз­ны­ми уров­ня­ми жур­на­лист­ской дея­тель­но­сти: «интен­ци­о­наль­ность созда­ния сово­куп­но­го тек­сто­ти­па», «интен­ци­о­наль­ность сово­куп­но­го тек­ста» или «интен­ци­о­наль­ность мак­ро­тек­ста» [Дус­ка­е­ва 2012: 258–259].

Интен­ци­о­наль­ный под­ход поз­во­ля­ет выявить основ­ное ком­му­ни­ка­тив­ное и семан­ти­ко-смыс­ло­вое содер­жа­ние моно­ло­гов-иден­ти­фи­ка­ций. При этом будут учи­ты­вать­ся как соб­ствен­но жур­на­лист­ские интен­ции, так и интен­ции, харак­тер­ные для авто­био­гра­фи­че­ско­го дис­кур­са, чье вли­я­ние опо­сре­до­ва­но струк­тур­но-содер­жа­тель­ной спе­ци­фи­кой я‑нарратива. С уче­том слож­ной дис­кур­сив­ной при­ро­ды рас­смат­ри­ва­е­мых тек­стов, фор­ми­ру­ю­щих­ся на гра­ни­це жур­на­ли­сти­ки и уст­ных авто­био­гра­фи­че­ских исто­рий, пред­став­ля­ет­ся про­дук­тив­ным обра­ще­ние к поня­тию «базо­вой мета­фо­ры» С. Пеп­пе­ра, кото­рая была исполь­зо­ва­на Т. Сар­би­ном для ана­ли­за нар­ра­ти­вов. Базо­вая мета­фо­ра — это дис­кур­сив­ная опе­ра­ция, свя­зан­ная с опре­де­ле­ни­ем ново­го явле­ния посред­ством частич­но­го сход­ства, или ана­ло­гии, кото­рая «обес­пе­чи­ва­ет точ­ку зре­ния для объ­яс­не­ния явле­ний и собы­тий» [Сар­бин 2006: 4]. Важ­но отме­тить, что базо­вые мета­фо­ры явля­ют­ся «не столь­ко резуль­та­та­ми инди­ви­ду­аль­но­го твор­че­ско­го поис­ка, сколь­ко его “исто­ри­че­ски­ми апри­о­ри”, кон­цеп­ту­аль­ны­ми фор­ма­ми экзи­стен­ци­а­лов, почерп­ну­тых в неко­то­рой тра­ди­ции и куль­ти­ви­ру­е­мых в ходе инди­ви­ду­аль­ной био­гра­фии» [Каса­вин 1998: 360]. В чис­ло «экзи­стен­ци­а­лов» «вхо­дят основ­ные цен­но­сти (кри­те­рии оцен­ки и само­оцен­ки) и основ­ные ситу­а­ции (пред­мет­ное поле)» [Каса­вин 1998: 360].

Исхо­дя из тако­го пони­ма­ния базо­вой мета­фо­ры, В. Ю. Дарен­ский пред­ла­га­ет выде­лить в каче­стве устой­чи­вых раз­но­вид­но­стей худо­же­ствен­ных авто­био­гра­фи­че­ских нар­ра­ти­вов мета­фо­ры «жизнь-как-воз­вра­ще­ние», «жизнь-как-исце­ле­ние (иссле­до­ва­ние, осво­бож­де­ние)», «жизнь-как-обособ­ле­ние», «жизнь-как-пред­став­ле­ние», «жизнь-как-само­от­да­ча», «жизнь-как-слу­же­ние», «жизнь-как-обра­ще­ние (рели­ги­оз­ное)» [Дарен­ский 2013].

Ста­нов­ле­ние «базо­вой мета­фо­ры» в нар­ра­ти­ве может быть сопо­став­ле­но с раз­ви­ти­ем повест­во­ва­тель­но­го моти­ва, кото­рый пони­ма­ет­ся как «про­цесс созда­ния инва­ри­ант­ной семан­ти­че­ской кон­струк­ции, цен­траль­ной темы (идеи) жиз­не­опи­са­ния, обра­зу­ю­щей ось, внут­рен­ний стер­жень рас­ска­зов о себе, постро­е­ния жиз­нен­ных сце­на­ри­ев и даже фик­ци­он­ных идей» [Силан­тьев 2004: 7]. При­ме­няя мотив­ный ана­лиз нар­ра­ти­ва, пси­хо­ло­ги гово­рят о том, что «усмот­рен­ный мотив, раз воз­ник­нув и повто­рив­шись в попыт­ках осмыс­лить и упо­ря­до­чить жиз­нен­ный опыт, затем может пола­гать­ся субъ­ек­том как дей­ству­ю­щий и в иных жиз­нен­ных собы­ти­ях — как “ядер­ная” кон­струк­ция — и осмыс­лять­ся как пред­на­зна­че­ние, как “знак судь­бы”» [Сапо­го­ва 2005: 71–72]. Дей­ствуя в рам­ках пред­став­лен­но­го куль­тур­но-дея­тель­ност­но­го под­хо­да, В. Нур­ко­ва рас­смат­ри­ва­ет такие вари­ан­ты кон­цеп­та судь­бы: судь­ба-пред­опре­де­ле­ние, судь­ба — реа­ли­за­ция куль­тур­но­го сце­на­рия, судь­ба — резуль­тат серии сво­бод­ных выбо­ров [Нур­ко­ва 2010: 76].

Замет­но, что в пред­став­лен­ных клас­си­фи­ка­ци­ях, будь в ее осно­ва­нии «базо­вая мета­фо­ра» или «знак судь­бы», содер­жа­ни­ем клас­си­фи­ка­ци­он­но­го при­зна­ка ста­но­вит­ся интен­ция, т. е. ком­му­ни­ка­тив­ное наме­ре­ние, свя­зан­ное с интер­пре­та­ци­ей чело­ве­ком сво­е­го пред­на­зна­че­ния, кото­рая про­ис­хо­дит в соот­вет­ствии с задан­ны­ми обще­ством дис­кур­сив­ны­ми прак­ти­ка­ми. Опре­де­ля­ю­щую роль ком­му­ни­ка­тив­ной цели в кон­стру­и­ро­ва­нии нар­ра­ти­ва под­чер­ки­вал Т. Сар­бин: «Как бы ни реша­лась в кон­це кон­цов про­бле­ма клас­си­фи­ка­ции, пред­став­ля­ет­ся ясным, что типо­ло­гия сюже­тов долж­на осно­вы­вать­ся не на отдель­ных дей­стви­ях пер­со­на­жей per se, но на струк­ту­ре кон­тек­ста, кото­рая опре­де­ля­ет, будет ли чита­тель или зри­тель опе­ча­лен, вос­хи­щен, вдох­нов­лен или про­свет­лен дей­стви­я­ми скон­стру­и­ро­ван­ных пер­со­на­жей исто­рии» [Сар­бин 2006: 8–9].

Выяв­лен­ные на осно­ве пред­став­лен­ных под­хо­дов базо­вые мета­фо­ры я‑нарративов поз­во­лят наме­тить основ­ные семан­ти­ко-смыс­ло­вые и рече­вые ори­ен­ти­ры новой город­ской идентичности.

Ана­лиз мате­ри­а­ла. Рож­де­ние урба­ни­сти­че­ски ори­ен­ти­ро­ван­ных медиа свя­за­но с новым эта­пом урба­ни­за­ции, кото­рый носит харак­тер урба­ни­за­ции сни­зу. Иссле­до­ва­те­ли Ю. А. Гри­бер и А. Г. Его­ров, пред­ла­гая исполь­зо­вать для харак­те­ри­сти­ки это­го явле­ния назва­ние «так­ти­че­ский урба­низм» [Lydon, Garcia 2015], гово­рят о суще­ство­ва­нии мно­же­ства подоб­ных опре­де­ле­ний: «хип­стер­ский урба­низм» [Вах­штайн 2014], «всплы­ва­ю­щий урба­низм» (pop-up urbanism), «само­дель­ный урба­низм» (handmade urbanism), «урба­низм в сти­ле сде­лай сам» (DIY urbanism), «пар­ти­зан­ский урба­низм» (guerrilla urbanism), «коопе­ра­тив­ный урба­низм» (co-urbanism) и целый ряд дру­гих. Все эти кон­цеп­ции объ­еди­ня­ет общая зада­ча «пере­пла­ни­ро­ва­ния город­ско­го про­стран­ства, созда­ния более ком­форт­ной сре­ды и ожив­ле­ния пуб­лич­ных про­странств с помо­щью раз­но­го рода худо­же­ствен­ных прак­тик» [Гри­бер, Его­ров 2015]. Новый урба­низм опи­ра­ет­ся на ини­ци­а­ти­ву самих горо­жан и фор­ми­ро­ва­ние актив­но­го отно­ше­ния к сво­ей жизни.

Опре­де­ляя спе­ци­фи­ку ново­го урба­низ­ма, В. С. Вах­штайн обра­ща­ет­ся к мета­фо­ре «сце­ны»: «Хип­стер­ский урба­низм пре­вра­ща­ет город­ское про­стран­ство в под­мост­ки, город — боль­ше не маши­на, а сце­на. (Маши­на совсем ино­го рода: маши­на пред­став­ле­ния, маши­на удо­воль­ствия.) Он рас­кра­ши­ва­ет в яркие цве­та забо­ры и уста­нав­ли­ва­ет на каж­дом углу кон­тей­не­ры для сор­ти­ров­ки мусо­ра. Забро­шен­ные пром­зо­ны ста­но­вят­ся оча­га­ми обще­ствен­ной жиз­ни. Пост­ин­ду­стри­аль­ные тру­що­бы окку­пи­ру­ют­ся пред­ста­ви­те­ля­ми кре­а­тив­но­го клас­са и обра­зу­ют новый твор­че­ский кла­стер. Несмот­ря на тща­тель­но куль­ти­ви­ру­е­мую идео­ло­гию livability, это исто­рия не про жилье, но и не про рабо­чие места — это ско­рее про те про­стран­ства, где люди могут встре­чать­ся и общать­ся друг с дру­гом (от дво­ров до цен­траль­ных пар­ков)» [Вах­штайн 2014: 14]. Сце­ни­че­ское устрой­ство про­стран­ства превращает

город в место «сопри­сут­ствия» незна­ко­мых людей, кото­рые нахо­дят­ся в ситу­а­ции наблю­де­ния. Наблю­де­ние — это про­цесс, кото­рый тре­бу­ет твор­че­ской актив­но­сти и пред­по­ла­га­ет част­ный харак­тер вос­при­я­тия. Наблю­де­ние напря­мую свя­за­но с нар­ра­ти­вом, посколь­ку само по себе име­ет про­стран­ствен­но-вре­мен­ную струк­ту­ру и обла­да­ет ракур­сом, кото­рый пред­по­ла­га­ет направ­лен­ность восприятия.

Вни­ма­тель­ный и подроб­ный харак­тер вос­при­я­тия опре­де­лен­ным обра­зом выстра­и­ва­ет наблю­да­е­мое про­стран­ство. Осно­во­по­ла­га­ю­щим отли­чи­ем урба­ни­сти­че­ски ори­ен­ти­ро­ван­ных медиа от тра­ди­ци­он­ных город­ских изда­ний ста­но­вит­ся прин­ци­пи­аль­но иной харак­тер инфор­ма­ци­он­ной повест­ки. В цен­тре вни­ма­ния новых город­ских медиа ока­зы­ва­ет­ся город­ская повсе­днев­ность и мик­ро­ско­пи­че­ские город­ские прак­ти­ки. Онто­ло­ги­че­ское зна­че­ние при­об­ре­та­ют темы, тра­ди­ци­он­но отно­ся­щи­е­ся к раз­де­лам о сти­ле жиз­ни: еда, здо­ро­вье, дизайн инте­рье­ров, кра­со­та, хоб­би. В этом отно­ше­нии новые город­ские медиа напря­мую вопло­ща­ют кон­цеп­цию тре­тье­го места, кото­ры­ми Р. Оль­ден­бург пред­ло­жил назы­вать нефор­маль­ные обще­ствен­ные места для встреч, такие как кафе, кофей­ни, книж­ные мага­зи­ны, бары, сало­ны кра­со­ты и дру­гие места «тусо­вок»: «Ничто так не спо­соб­ству­ет чув­ству при­над­леж­но­сти к сооб­ще­ству, как при­част­ность к тре­тье­му месту. Оно зна­чит боль­ше, чем член­ство в десят­ке фор­маль­ных орга­ни­за­ций. Если фор­маль­ные орга­ни­за­ции обыч­но соби­ра­ют вме­сте схо­жим обра­зом настро­ен­ных людей с похо­жи­ми инте­ре­са­ми, то тре­тьи места, наобо­рот, при­вле­ка­ют всех под­ряд» [Оль­ден­бург 2014: 29].

Преж­де чем перей­ти к ана­ли­зу нар­ра­ти­вов, необ­хо­ди­мо сде­лать еще одно важ­ное заме­ча­ние по пово­ду горо­да «тре­тьих мест». Глав­ной цен­но­стью это­го про­стран­ства объ­яв­ля­ют­ся мно­го­об­ра­зие и толе­рант­ность, кото­рые и поз­во­ля­ют ужи­вать­ся друг с дру­гом раз­ным людям. Ком­форт­ная сре­да, кото­рая ста­вит­ся во гла­ву «хип­стер­ско­го» горо­да, пред­по­ла­га­ет так­же соци­аль­но-пси­хо­ло­ги­че­ский ком­форт, кото­рый невоз­мо­жен без ува­же­ния к Дру­го­му. Опре­де­ляя роль медиа в этих про­цес­сах, Оль­ден­бург спро­гно­зи­ро­вал сме­ну инфор­ма­ци­он­ной поли­ти­ки город­ских СМИ: «Ожи­да­ет­ся, что газе­ты будут менее, чем рань­ше, свя­за­ны с кон­крет­ны­ми поли­ти­ка­ми и биз­нес-сооб­ще­ством, а боль­ше — с граж­да­на­ми, кото­рые пыта­ют­ся “про­жить хоро­шую жизнь в хоро­шем горо­де”» [Оль­ден­бург 2014: 29].

Для ана­ли­за были выбра­ны три основ­ные пред­мет­но-тема­ти­че­ские груп­пы город­ских я‑нарративов: нар­ра­ти­вы о жиз­нен­ном пути (сюда отно­сят­ся нар­ра­ти­вы о созда­нии биз­не­са, про­фес­си­о­наль­ной и твор­че­ской само­ре­а­ли­за­ции, фор­ми­ро­ва­нии харак­те­ра или соци­аль­ной роли), нар­ра­ти­вы о кон­крет­ном опы­те (опыт раз­вле­че­ния, быто­вой опыт, финан­со­вый опыт, опыт вос­пи­та­ния детей и т. д. — это темы, кото­рые име­ют непо­сред­ствен­ную связь с теку­щей инфор­ма­ци­он­ной повест­кой) и нар­ра­ти­вы о месте житель­ства (квар­ти­ра, дом, рай­он, город, страна).

Пер­вая груп­па я‑нарративов оче­вид­но соот­но­сит­ся с тра­ди­ци­он­ным порт­рет­ным интер­вью: неред­ко пуб­ли­ка­ция, постро­ен­ная на осно­ве тако­го нар­ра­ти­ва, пред­ва­ря­ет­ся автор­ским анон­сом, раз­би­та на тема­ти­че­ские глав­ки, отсы­ла­ю­щие к логи­ке вопрос­ни­ка, содер­жит под­пись авто­ра. Одна­ко отказ жур­на­ли­ста от роли интер­вью­е­ра меня­ет ком­му­ни­ка­тив­ную при­ро­ду тек­ста, делая акцент на голо­се героя и созда­вая ситу­а­цию его непо­сред­ствен­но­го обще­ния с читателем.

В свя­зи с осо­бым харак­те­ром вза­и­мо­от­но­ше­ний авто­ра и героя экс­пли­цит­ной интен­ци­ей тек­ста ста­но­вит­ся интен­ция рас­сказ­чи­ка. Жур­на­лист зани­ма­ет ско­рее пози­цию слу­ша­те­ля, кото­рый сле­дит за моно­ло­гом, как и осталь­ные чита­те­ли изда­ния. Чаще все­го в таких текстах базо­вой явля­ет­ся мета­фо­ра стар­та­па, став­ше­го реаль­но­стью бла­го­да­ря кре­а­тив­но­му выбо­ру героя и под­держ­ке бли­жай­ше­го окру­же­ния: коман­ды, дру­зей или род­ных. Кре­а­тив­ность, как пра­ви­ло, свя­за­на с новиз­ной и необыч­но­стью выбран­ной геро­ем сфе­ры реа­ли­за­ции. В свя­зи с этим он обя­за­тель­но стал­ки­ва­ет­ся с непо­ни­ма­ни­ем и отчуж­де­ни­ем, воз­ни­ка­ет кон­фликт ново­го и ста­ро­го, одна­ко его соб­ствен­ная воля и под­держ­ка коман­ды при­во­дят к убе­ди­тель­ной само­ре­а­ли­за­ции. В таком клю­че, напри­мер, стро­ит рас­сказ о новом для горо­да биз­не­се кей­те­рин­га герой пуб­ли­ка­ции «Аппе­тит во вре­мя езды: исто­рия кей­те­рин­га “Брок­ко­ли”» (Downtown. 28.02.2019) [Ишков 2019]. «Том­ский обзор» ведет руб­ри­ку «Сло­мать сте­рео­ти­пы», в кото­рой пред­став­ле­ны исто­рии о само­утвер­жде­нии себя в новом, часто не соот­вет­ству­ю­щем ожи­да­ни­ям окру­же­ния или карьер­ным ожи­да­ни­ям каче­стве: герой выби­ра­ет несе­рьез­ную, с точ­ки зре­ния близ­ких, про­фес­сию («Бар­мен Влад Лебе­дев: о боро­де, про­фес­сии и поль­зе латун­ных рас­че­сок». Том­ский обзор. 08.09.2014) [Куз­не­цо­ва 2014] или необыч­ное для сво­е­го про­фес­си­о­наль­но­го сооб­ще­ства хоб­би («Наза­рий Чеса­лов — медик, кри­ми­на­лист, худож­ник». Том­ский обзор. 30.11.2016) [Боро­дич 2016]. Гар­мо­ни­за­ция само­вос­при­я­тия — важ­ный смыс­ло­вой ком­по­нент порт­рет­ных я‑нарративов, кото­рый свя­зан с утвер­жде­ни­ем цен­но­стей «хип­стер­ско­го» горо­да: инди­ви­ду­аль­но­сти и толе­рант­но­сти. Веду­щей интен­ци­ей это­го типа моно­ло­гов ста­но­вит­ся мяг­кий при­зыв к пер­со­наль­ной актив­но­сти в фор­ма­те «исто­рия жизни».

Вто­рая груп­па я‑нарративов пред­став­ле­на неболь­ши­ми моно­ло­га­ми, кото­рые мож­но сопо­ста­вить с тра­ди­ци­он­ны­ми фор­ма­та­ми репли­ки или ком­мен­та­рия, одна­ко более орга­нич­ной кажет­ся дру­гая парал­лель — это ком­мен­та­рии в соци­аль­ных сетях. Чаще все­го такие моно­ло­ги состав­ля­ют­ся в под­бор­ки по кон­крет­но­му инфор­ма­ци­он­но­му пово­ду. Полу­ча­ют­ся мно­го­го­ло­сые пуб­ли­ка­ции, пред­став­ля­ю­щие некий сово­куп­ный опыт про­жи­ва­ния ситу­а­ции. В этих под­бор­ках нет оче­вид­но­го целе­по­ла­га­ния, тем не менее пред­ло­жен­ные вари­ан­ты могут быть полез­ны для при­ня­тия соб­ствен­но­го решения.

Базо­вую мета­фо­ру это­го вида я‑нарративов мож­но опре­де­лить как «ответ на вызов» (по ана­ло­гии с попу­ляр­ным в бло­го­сфе­ре жан­ром «сhallenge»), кото­рый пред­став­ля­ет опыт при­ня­тия внеш­не­го вызо­ва и совер­ше­ния нестан­дарт­но­го поступ­ка. Вызо­вы чаще все­го свя­за­ны с ситу­а­ци­я­ми повсе­днев­ной жиз­ни: отно­ше­ние к празд­ни­кам, уход с рабо­ты, адап­та­ция к режи­му дня и т. д.

Основ­ная интен­ция таких реплик — вовле­че­ние в ком­му­ни­ка­цию и нена­вяз­чи­вая помощь в ситу­а­ции выбо­ра, кото­рый явля­ет­ся одной из самых слож­ных про­блем город­ской жиз­ни. Исто­рии из жиз­ни при­зва­ны пока­зать раз­но­об­ра­зие пове­ден­че­ских так­тик и дать ори­ен­ти­ры для при­ня­тия реше­ния, орга­нич­но­го в кон­крет­ных обсто­я­тель­ствах и для кон­крет­но­го чело­ве­ка. Здесь важ­ны и сами сце­на­рии, и те осно­во­по­ла­га­ю­щие цен­но­сти, кото­рые утвер­жда­ют­ся в них: кре­а­тив­ное отно­ше­ние к жиз­ни, ува­же­ние к инди­ви­ду­аль­но­сти и при­ня­тие разнообразия.

Так, в одной из реплик пуб­ли­ка­ции «“14 фев­ра­ля — вче­раш­ка”? Что на самом деле дума­ют о празд­нич­ной роман­ти­ке моло­дые люди в 2019‑м» (The Village. 14.02.2019) [Руз­ма­но­ва 2019] пред­ла­га­ет­ся посмот­реть на этот празд­ник как на источ­ник нев­ро­ти­за­ции «невос­тре­бо­ван­ных на любов­ном рын­ке». В то же вре­мя сосед­ние репли­ки зада­ют воз­мож­ные вари­ан­ты сня­тия дис­ком­фор­та, посколь­ку пока­зы­ва­ют соци­аль­ные исто­ки и пер­спек­ти­вы обсуж­да­е­мой про­бле­мы: объ­яс­ня­ют соци­аль­но-эко­но­ми­че­скую подо­пле­ку подоб­но­го рода празд­ни­ков как биз­нес-про­ек­тов или гово­рят о необ­хо­ди­мо­сти пере­осмыс­ле­ния празд­ни­ка в каче­стве пово­да для раз­го­во­ра о «мно­го­об­ра­зии форм люб­ви или важ­но­сти оди­но­че­ства» [Руз­ма­но­ва 2019]. Под­бор­ка раз­но­об­раз­ных оце­нок поз­во­ля­ет чита­те­лю иден­ти­фи­ци­ро­вать соб­ствен­ную пози­цию с подоб­ной и одно­вре­мен­но обра­тить вни­ма­ние на суще­ство­ва­ние про­ти­во­по­лож­ных точек зре­ния. При этом зна­ком­ство с дру­ги­ми мне­ни­я­ми про­ис­хо­дит в ком­форт­ной ситу­а­ции обме­на живы­ми репли­ка­ми. Под­бор­ка моно­ло­гов-реплик созда­ет атмо­сфе­ру пари­тет­но­го обще­ния, минуя нази­да­тель­ность экс­перт­но­го выска­зы­ва­ния. В этом смыс­ле корот­кие я‑нарративы более дру­гих соот­вет­ству­ют ком­му­ни­ка­ции в про­стран­стве «тре­тье­го места».

Тре­тья груп­па я‑нарративов пред­став­ля­ет опыт осво­е­ния город­ско­го про­стран­ства: квар­ти­ры, дома, рай­о­на, горо­да. Геро­я­ми этих нар­ра­ти­вов ока­зы­ва­ют­ся люди, кото­рые обла­да­ют осо­бым чув­ством места. Их опыт, как пра­ви­ло, свя­зан с остра­не­ни­ем про­стран­ства, будь то сти­ли­зо­ван­ный ремонт в исто­ри­че­ском доме, сме­лый дизайн или взгляд экспата.

Веду­щей мета­фо­рой этих нар­ра­ти­вов мож­но назвать мета­фо­ру дизай­на, пред­по­ла­га­ю­ще­го пере­дел­ку про­стран­ства, кото­рое долж­но быть удоб­ным, кра­си­вым и осмыс­лен­ным. Инте­рес к дело­вой сто­роне вопро­са, напри­мер инструк­ция о покуп­ке мебе­ли или мате­ри­а­лов для ремон­та, сосед­ству­ет в этих исто­ри­ях с раз­мыш­ле­ни­я­ми о «чув­стве пре­крас­но­го» («Я живу в доме Капу­сти­на». The Village. 31.01.2019) [Гал­ки­на 2019]. Пре­крас­ное может пони­мать­ся по-раз­но­му: в каче­стве рекон­струк­ции исто­ри­че­ско­го обли­ка квар­ти­ры или экс­пе­ри­мен­таль­но­го дизай­на («Квар­ти­ра-отель для семьи, кото­рая путе­ше­ству­ет 7 раз в год». Downtown. 28.02.2019) [Коз­лу­ко­ва 2019]. И в том и в дру­гом слу­чае глав­ны­ми ока­зы­ва­ют­ся не толь­ко удоб­ство и ком­форт, но и жела­ние под­черк­нуть инди­ви­ду­аль­ность и нестан­дарт­ность места сво­е­го житель­ства. Горо­жане, образ кото­рых созда­ют урба­ни­сти­че­ски ори­ен­ти­ро­ван­ные медиа, выби­ра­ют твор­че­ское и осмыс­лен­ное отно­ше­ние к месту про­жи­ва­ния, что впи­сы­ва­ет­ся в общую интен­цию это­го типа изда­ний: фор­ми­ро­ва­ние цен­но­стей «хоро­шей жиз­ни в хоро­шем городе».

Выво­ды. Пред­ла­га­е­мые я‑нарративами новых город­ских медиа базо­вые мета­фо­ры кон­цен­три­ру­ют клю­че­вые цен­но­сти ново­го урба­низ­ма как обра­за жиз­ни, харак­тер­но­го для совре­мен­но­го мега­по­ли­са. Мета­фо­ры стар­та­па, отве­та на вызов и дизай­на вопло­ща­ют такие каче­ства город­ской иден­тич­но­сти, как кре­а­тив­ность, само­до­ста­точ­ность, инди­ви­ду­аль­ность, вклю­чая утвер­жде­ние пра­ва на необыч­ность, а так­же ком­форт­ность город­ской сре­ды и соци­аль­но-пси­хо­ло­ги­че­ский ком­форт, кото­рый осно­ван на осо­знан­ной толерантности.

Предо­став­ляя голос обыч­ным горо­жа­нам, урба­ни­сти­че­ски ори­ен­ти­ро­ван­ные город­ские медиа доби­ва­ют­ся эффек­та соли­дар­но­сти со сво­и­ми чита­те­ля­ми, чрез­вы­чай­но важ­но­го для про­цес­сов соци­аль­ной иден­ти­фи­ка­ции. Эти ком­му­ни­ка­тив­ные осо­бен­но­сти био­гра­фи­че­ских нар­ра­ти­вов были в свое вре­мя убе­ди­тель­но сфор­му­ли­ро­ва­ны В. И. Тюпой, кото­рый про­вел их ана­лиз в опо­ре на тео­рию диа­ло­гич­но­сти М. М. Бах­ти­на: «Био­гра­фи­че­ский дис­курс вовле­ка­ет адре­са­та в совер­шен­но осо­бое отно­ше­ние к сво­е­му герою, опре­де­ля­е­мое отсут­стви­ем цен­ност­ной дистан­ции меж­ду ними. <…> Жиз­не­опи­са­ние несет в себе рецеп­тив­ную ком­пе­тен­цию “дове­рия к чужо­му сло­ву”, чего не тре­бу­ет анек­дот, но без “бла­го­го­вей­но­го при­я­тия” и “уче­ни­че­ства”, как того тре­бу­ет “авто­ри­тет­ное сло­во” ска­за­ния или прит­чи; это ком­пе­тен­ция вза­и­мо­по­ни­ма­ния носи­те­лей раз­лич­но­го жиз­нен­но­го опы­та, их “сво­бод­но­го согла­сия”, за кото­рым обна­ру­жи­ва­ет­ся “пре­одо­ле­ва­е­мая даль и сбли­же­ние (но не сли­я­ние)”» [Тюпа 2001: 19]. Явля­ясь сред­ством осмыс­ле­ния кон­крет­но­го жиз­нен­но­го опы­та, био­гра­фи­че­ские нар­ра­ти­вы не про­сто зна­ко­мят с воз­мож­ны­ми сце­на­ри­я­ми жиз­ни в мега­по­ли­се, но и созда­ют орга­нич­ную для соци­аль­но-пси­хо­ло­ги­че­ской иден­ти­фи­ка­ции ком­му­ни­ка­тив­ную ситуацию.