РЕЧЕВАЯ ЭКСПЛИКАЦИЯ СИТУАЦИОННОЙ МОДЕЛИ: ЛИНГВОПРАКСИОЛОГИЧЕСКИЙ ПОДХОД (НА МАТЕРИАЛЕ ТРЭВЕЛ-ТЕКСТА)

При изу­че­нии меди­а­тек­ста как про­дук­та про­фес­си­о­наль­ной рече­вой дея­тель­но­сти важ­ным аспек­том явля­ет­ся его харак­те­ри­сти­ка с пози­ций линг­во­прак­сио­ло­ги­че­ско­го под­хо­да: «Для линг­во­прак­сио­ло­гии цен­траль­ны­ми ста­но­вят­ся экс­тра­линг­ви­сти­че­ские фак­то­ры про­фес­си­о­наль­но­го пове­де­ния, что поз­во­ля­ет уста­но­вить пра­ви­ла эффек­тив­но­го исполь­зо­ва­ния язы­ка в про­фес­си­о­наль­ной речи, объ­яс­нить фор­ми­ро­ва­ние тех или иных рече­вых про­яв­ле­ний» [Дус­ка­е­ва 2014: 8]. Линг­во­прак­сио­ло­ги­че­ский под­ход не толь­ко поз­во­ля­ет выявить кри­те­рии каче­ствен­ной про­фес­си­о­наль­ной речи, но и обу­слов­ли­ва­ет необ­хо­ди­мость обра­ще­ния к вопро­су об опти­маль­ных моде­лях пред­став­ле­ния семан­ти­че­ских объ­ек­тов (пред­ме­тов, собы­тий и фак­тов) в жур­на­лист­ском про­из­ве­де­нии, что пред­по­ла­га­ет фор­маль­но-содер­жа­тель­ный ана­лиз ком­му­ни­ка­тив­но-тема­ти­че­ских бло­ков меди­а­тек­ста, репре­зен­ти­ру­ю­щих эле­мен­ты вне­язы­ко­вой дей­стви­тель­но­сти, при осмыс­ле­нии кото­рых в созна­нии гово­ря­ще­го акти­ви­зи­ру­ют­ся опре­де­лен­ные фрей­мы (сце­на­рии). Таким обра­зом, линг­во­прак­сио­ло­гия меди­а­тек­ста как новое направ­ле­ние в медиа­линг­ви­сти­ке вза­и­мо­дей­ству­ет с теми направ­ле­ни­я­ми рече­ве­де­ния и — шире — язы­ко­зна­ния, кото­рые изу­ча­ют текст как про­дукт рече­мыс­ли­тель­ной дея­тель­но­сти человека. 

Связь язы­ка и мыс­ли в про­цес­се тек­сто­по­рож­де­ния, в насто­я­щее вре­мя закреп­лен­ная как объ­ект иссле­до­ва­ния за пси­хо­линг­ви­сти­кой (И. Н. Горе­лов, Т. М. Дрид­зе, Н. И. Жин­кин, А. А. Леон­тьев, А. Р. Лурия, Л. В. Сахар­ный, Ю. А. Соро­кин, Н. Хом­ский и др.) и когни­тив­ной линг­ви­сти­кой (Н. Д. Арутю­но­ва, А. Веж­биц­кая, В. Г. Гак, Р. Гже­гор­чи­ко­ва, А. Е. Киб­рик, И. М. Кобо­зе­ва, Дж. Лакофф, Е. В. Паду­че­ва, Ю. С. Сте­па­нов, Б. Тошо­вич, Ч. Филл­мор и др.), была пред­ме­том раз­мыш­ле­ния уже для фило­со­фов Антич­но­сти. О необ­хо­ди­мо­сти изу­че­ния язы­ка в его един­стве с мыс­лью более ста лет назад, в 1909 г., заяв­лял Шарль Бал­ли: «Изу­че­ние язы­ка пред­по­ла­га­ет иссле­до­ва­ние не толь­ко вза­и­мо­от­но­ше­ний меж­ду язы­ко­вы­ми сим­во­ла­ми, но так­же и свя­зей меж­ду речью и мыш­ле­ни­ем» [Бал­ли 1961: 18]. 

Оче­вид­но, что про­бле­ма свя­зи язы­ка и мыс­ли осо­бен­но акту­аль­на для медий­ных тек­стов в силу их осо­бой роли в инфор­ма­ци­он­ном обще­стве, а зна­чит, медиа­линг­ви­сти­ка при ана­ли­зе сво­е­го объ­ек­та опи­ра­ет­ся на дости­же­ния раз­лич­ных линг­ви­сти­че­ских направ­ле­ний: “In my project of media linguistics… I choose cognitive semantics and cultural linguistics for the main theoretical background. <…> The most important here is studying the relations between language and culture, people and their way of thinking. Cognitive linguistics offers us precise tools of holistic description of a language in its cognitive and communicative aspects” [Skowronek 2014: 17]. 

В прак­сио­ло­ги­че­ской пер­спек­ти­ве меди­а­текст поз­во­ля­ет судить не толь­ко о рече­вых навы­ках гово­ря­ще­го, но и о его уме­нии струк­ту­ри­ро­вать дей­стви­тель­ность под про­фес­си­о­наль­ным углом зре­ния и в резуль­та­те отра­жать в тек­сте опти­ми­зи­ро­ван­ную с уче­том ком­му­ни­ка­тив­ной ситу­а­ции модель объ­ек­та дей­стви­тель­но­сти, экс­пли­ци­ру­ю­щую зна­ния гово­ря­ще­го о пред­ме­те. Нали­чие такой моде­ли в созна­нии гово­ря­ще­го явля­ет­ся необ­хо­ди­мым усло­ви­ем успеш­ной про­фес­си­о­наль­ной коммуникации. 

Зна­ни­ям отво­дит­ся боль­шая роль и в про­цес­се вос­при­я­тия рече­во­го сооб­ще­ния адре­са­том: зна­ние явля­ет­ся одним из эле­мен­тов моде­ли стра­те­ги­че­ской обра­бот­ки связ­но­го тек­ста, создан­ной Т. А. ван Дей­ком и В. Кин­чем: «Исполь­зо­ва­ние зна­ния в пони­ма­нии тек­ста озна­ча­ет спо­соб­ность соот­но­сить текст с неко­то­рой име­ю­щей­ся струк­ту­рой зна­ния, на осно­ве кото­рой и созда­ет­ся модель ситу­а­ции» [Дейк ван, Кинч 1988: 177]. 

Таким обра­зом, линг­во­прак­сио­ло­гия, выяв­ляя и опи­сы­вая стан­дар­ты опти­маль­ной про­фес­си­о­наль­ной речи, созда­вая моде­ли «пра­виль­ных» про­фес­си­о­наль­ных тек­стов («…появ­ля­ет­ся необ­хо­ди­мость дать опре­де­ле­ние пра­виль­но­сти тек­ста… Поня­тие пра­виль­но­сти важ­но пото­му, что оно дает воз­мож­ность уста­но­вить инва­ри­ант­ность и вари­ант­ность раз­ных типов тек­ста» [Галь­пе­рин 1981: 24–25]), неиз­беж­но стал­ки­ва­ет­ся с необ­хо­ди­мо­стью ана­ли­за моде­лей ситу­а­ций. Пра­во­ме­рен вопрос о том, в каких текстах модель ситу­а­ции пред­став­ле­на экс­пли­цит­но и доступ­на для ана­ли­за, посколь­ку «в иде­аль­ном слу­чае тек­сты пред­на­зна­ча­ют­ся для сво­ей ауди­то­рии: они пред­по­ла­га­ют совер­шен­но опре­де­лен­ный объ­ем, не утом­ля­ю­щий чита­те­ля излиш­ней инфор­ма­ци­ей» [Дейк, Кинч 1988: 180–181]. 

Оче­вид­но, что к таким тек­стам, в кото­рых у адре­сан­та и адре­са­та отсут­ству­ет «общая тре­бу­е­мая база зна­ний» и в кото­рых поэто­му «тре­бу­ет­ся изме­не­ние уров­ня дис­кур­са: в нем долж­на быть пере­да­на наря­ду с инфор­ма­ци­ей и необ­хо­ди­мая модель ситу­а­ции» [Там же: 181], отно­сят­ся тек­сты о дру­гих стра­нах — трэ­вел-тек­сты, в первую оче­редь адре­со­ван­ные людям, еще не побы­вав­шим в стране и не име­ю­щим опы­та пер­вич­ной соци­а­ли­за­ции в ней.

Изло­жен­ное выше поз­во­ля­ет сфор­му­ли­ро­вать зада­чу дан­ной ста­тьи, пони­ма­е­мую нами как линг­во­прак­сио­ло­ги­че­ски ори­ен­ти­ро­ван­ный ана­лиз рече­во­го пред­став­ле­ния моде­ли ситу­а­ции в тек­сте, а так­же обос­но­вать выбор мате­ри­а­ла для ана­ли­за — текст науч­но­го путе­ше­ствия, посколь­ку «рече­вую струк­ту­ру науч­но­го путе­ше­ствия воз­мож­но рас­смат­ри­вать в каче­стве «пол­ной», «эта­лон­ной» моде­ли пред­став­ле­ния иной стра­ны в тек­сте» [Редь­ки­на 2011: 71]. 

Текст науч­но­го путе­ше­ствия, в отли­чие от тек­ста науч­но­го отче­та о путе­ше­ствии, отно­сит­ся к обла­сти науч­но-попу­ляр­ных тек­стов, посколь­ку он пред­на­зна­чен для неопре­де­лен­но широ­кой ауди­то­рии и про­еци­ру­ет фраг­мен­ты кар­ти­ны мира авто­ра-уче­но­го на обы­ден­ное созна­ние адре­са­та. В тек­сте науч­но­го путе­ше­ствия модель ситу­а­ции ста­но­вит­ся пред­ме­том автор­ской рефлек­сии по ряду при­чин: во-пер­вых, созда­ние такой моде­ли в созна­нии гово­ря­ще­го и пред­став­ле­ние ее в тек­сте явля­ет­ся одной из про­фес­си­о­наль­ных задач уче­но­го-путе­ше­ствен­ни­ка; во-вто­рых, науч­ное созна­ние, носи­те­лем кото­ро­го явля­ет­ся автор, логи­че­ски ори­ен­ти­ро­ва­но, направ­ле­но на выяв­ле­ние зако­но­мер­но­стей в наблю­да­е­мом мире и носит систе­мо­твор­че­ский характер.

Таким обра­зом, мы исхо­дим из того, что модель ситу­а­ции более доступ­на для наблю­де­ния в науч­ном путе­ше­ствии, и на осно­ве ана­ли­за рече­во­го мате­ри­а­ла попы­та­ем­ся рекон­стру­и­ро­вать эту модель. Мож­но пред­по­ло­жить, что в резуль­та­те мы полу­чим сво­е­го рода инва­ри­ант моде­ли, по отно­ше­нию к кото­рой моде­ли ситу­а­ции, пред­став­лен­ные в трэ­вел-меди­а­текстах (ТМТ), будут высту­пать как ее интен­ци­о­наль­но задан­ные вари­ан­ты, в кото­рых реду­ци­ру­ет­ся все то, что рас­смат­ри­ва­ет­ся авто­ром меди­а­тек­ста как ком­му­ни­ка­тив­но излиш­нее. Нали­чие инва­ри­ант­ной моде­ли поз­во­лит уточ­нить типо­ло­гию ТМТ.

Пред­вос­хи­щая воз­мож­ные сомне­ния в том, отли­ча­ет­ся ли, в рам­ках пред­ло­жен­но­го под­хо­да, инва­ри­ант­ная модель ситу­а­ции от фрей­ма, обра­тим­ся к мне­нию созда­те­лей моде­ли: «…модель ситу­а­ции отли­ча­ет­ся от фрей­ма или сце­на­рия тем, что носит гораз­до более лич­ност­ный харак­тер, осно­ва­на на лич­ном опы­те и охва­ты­ва­ет мно­гие дета­ли, от кото­рых мож­но абстра­ги­ро­вать­ся при обу­че­нии» [Дейк, Кинч 1988: 185].

Для ана­ли­за ситу­а­ци­он­ной моде­ли был избран ком­му­ни­ка­тив­но-тема­ти­че­ский блок «наци­о­наль­ная кух­ня», кото­рый широ­ко пред­став­лен так­же в совре­мен­ном ТМТ, более того — он фор­ми­ру­ет осо­бый тема­ти­че­ский тип — «кули­нар­ный ТМТ», отра­жа­ю­щий прак­ти­ку гастро­но­ми­че­ско­го туриз­ма и зна­ко­мя­щий адре­са­та с наци­о­наль­ной кух­ней той или иной стра­ны с целью про­бу­дить инте­рес к ней [Редь­ки­на, 2014: 175]. 

В тек­сте науч­но­го путе­ше­ствия блок «наци­о­наль­ная кух­ня» пред­став­ля­ет для авто­ра этно­гра­фи­че­скую цен­ность, посколь­ку пище­вые пред­по­чте­ния нации вос­при­ни­ма­ют­ся не про­сто как состав­ная часть народ­ной куль­ту­ры, но и как пока­за­тель уров­ня раз­ви­тия этой куль­ту­ры и ее свя­зей с дру­ги­ми куль­ту­ра­ми: «В пище, как и в одеж­де, жили­ще и мно­гих дру­гих обла­стях быта, нахо­дит отра­же­ние не толь­ко исто­рия раз­ви­тия куль­ту­ры дан­но­го наро­да, но и этно­ге­не­ти­че­ские, и куль­тур­но-эко­но­ми­че­ские свя­зи с дру­ги­ми народ­но­стя­ми» [Гаф­фер­берг 1969: 126]. Пред­став­ле­ние наци­о­наль­ной кух­ни как ком­по­нен­та мате­ри­аль­ной куль­ту­ры наро­да харак­тер­но для тек­стов, создан­ных рус­ски­ми путе­ше­ствен­ни­ка­ми вто­рой поло­ви­ны XIX в., «чьи­ми тру­да­ми были откры­ты для нау­ки огром­ные про­стран­ства от Хин­га­на на восто­ке до Тибе­та на юге, Пами­ра и Тянь-Шаня на запа­де» [Мар­го­лин 1951: 3], в част­но­сти для тек­стов Н. М. Прже­валь­ско­го и М. В. Пев­цо­ва, чьи про­из­ве­де­ния послу­жи­ли эмпи­ри­че­ским мате­ри­а­лом для статьи.

В науч­ном трэ­вел-тек­сте тема­ти­че­ский блок «наци­о­наль­ная кух­ня», кото­рый дает пред­став­ле­ние о ее осо­бен­но­стях в их свя­зи с при­род­ны­ми и соци­аль­ны­ми усло­ви­я­ми хозяй­ствен­ной дея­тель­но­сти этно­са, ста­но­вит­ся обя­за­тель­ным эле­мен­том харак­те­ри­сти­ки того или ино­го наро­да. Све­де­ния о пита­нии мест­ных жите­лей путе­ше­ствен­ник может полу­чить либо путем наблю­де­ния их еже­днев­но­го быта и рас­спро­сов (обыч­но — с помо­щью пере­во­дич­ка), либо путем уча­стия в тра­ди­ци­он­ных тра­пе­зах (куда не все­гда про­сто полу­чить доступ, если учесть закры­тость мно­гих куль­тур), либо сов­ме­щая оба эти пути в про­цес­се доста­точ­но дли­тель­но­го пре­бы­ва­ния в ино­куль­тур­ной реаль­но­сти. Назван­ные мето­ды сбо­ра инфор­ма­ции зада­ют пара­мет­ры ситу­а­ци­он­ной моде­ли, отра­жа­ю­щей­ся в тек­сто­вых ком­по­зи­ци­он­но-рече­вых струк­ту­рах, рас­смат­ри­ва­е­мых нами как рече­вые при­е­мы: в резуль­та­те наблю­де­ния со сто­ро­ны воз­ни­ка­ет опи­са­ние-харак­те­ри­сти­ка, а непо­сред­ствен­ное уча­стие в тра­ди­ци­он­ной тра­пе­зе вос­со­зда­ет­ся в изоб­ра­зи­тель­но-повест­во­ва­тель­ном фрагменте. 

В тек­сте Нико­лая Михай­ло­ви­ча Прже­валь­ско­го «От Кях­ты на исто­ки Жел­той реки. Иссле­до­ва­ние север­ной окра­и­ны Тибе­та и путь через Лоб-Нор по бас­сей­ну Тари­ма» (пер­вое изда­ние — 1888 г.) тема­ти­че­ский блок «наци­о­наль­ная кух­ня» может быть пред­став­лен как один абзац в харак­те­ри­сти­ке наро­да (в пер­вом из при­во­ди­мых ниже фраг­ме­нов — в харак­те­ри­сти­ке тан­гу­тов, во вто­ром — монголов):

Кир­пич­ный чай, зава­ри­ва­е­мый с солью и моло­ком с мас­лом или салом и мукой, рав­но как моло­ко в раз­ных видах, не исклю­чая и опья­ня­ю­ще­го кумы­са, нако­нец мясо бара­нов, ино­гда рога­то­го ско­та и лоша­дей, или ещё реже вер­блю­дов, состав­ля­ют обы­ден­ную пищу того же нома­да [Прже­валь­ский 1948: 34]; 

Для пищи слу­жит глав­ным обра­зом моло­ко в раз­ных видах; затем чай, дзам­ба и реже мясо. Едят по несколь­ку раз в день, сооб­ра­зу­ясь с аппе­ти­том. Дзам­ба, при­го­тов­лен­ная из ячме­ня, состав­ля­ет един­ствен­ную и весь­ма люби­мую муч­ную пищу. Зава­ри­ва­ют ее, как и вез­де, горя­чим чаем с солью. Подоб­ная еда в Тибе­те до того во все­об­щем упо­треб­ле­нии, что, напри­мер, тан­гу­ты, желая уко­рить сво­е­го под­рост­ка, обык­но­вен­но гово­рят: «дзам­бы еще заме­сить не уме­ешь» [Там же: 104].

С помо­щью орга­ни­за­ции рече­вых средств в при­ве­ден­ных фраг­мен­тах реа­ли­зу­ет­ся пол­но­ин­фор­ма­тив­ность, выра­жа­ю­ща­я­ся в кон­кре­ти­за­ции на осно­ве гипо-гипе­ро­ни­ми­че­ских отно­ше­ний (мясо — мясо бара­нов, рога­то­го ско­та, лоша­дей, вер­блю­дов; моло­ко в раз­ных видах — кумыс; муч­ная пища — дзам­ба) и в выяв­ле­нии зако­но­мер­но­стей, обна­ру­жи­ва­ю­щих себя через повто­ря­е­мость (зава­ри­ва­е­мый, ино­гда, реже, состав­ля­ют обы­ден­ную пищу, слу­жит глав­ным обра­зом, во все­об­щем упо­треб­ле­нии) и через при­чин­но-след­ствен­ные свя­зи (сооб­ра­зу­ясь с аппе­ти­том; до того во все­об­щем упо­треб­ле­нии, что), что в сово­куп­но­сти экс­пли­ци­ру­ет модель ситу­а­ции наблюдения. 

При доста­точ­но про­дол­жи­тель­ном пре­бы­ва­нии путе­ше­ствен­ни­ка в стране ком­му­ни­ка­тив­но-тема­ти­че­ский блок «наци­о­наль­ная кух­ня» содер­жит рас­ши­рен­ную инфор­ма­цию и оформ­лен в тек­сте Н. М. Прже­валь­ско­го как само­сто­я­тель­ная часть тек­ста с под­за­го­лов­ком «Пища». Так, напри­мер, пред­став­ле­на кух­ня мачинцев: 

Пищу гор­ных мачин­цев состав­ля­ют: летом — кис­лое моло­ко (бара­нье, реже коро­вье или яко­вое), бул­ки из ячме­ня, пше­ни­цы или куку­ру­зы и муч­ная бол­туш­ка на вски­пя­чен­ной воде с добав­ле­ни­ем того же кис­ло­го моло­ка; зимой моло­ко заме­ня­ют чаем, кото­рый пьют с мас­лом, собран­ным во вре­мя лета. Дзам­бы, столь упо­тре­би­тель­ной в Тибе­те, здесь вовсе не зна­ют. Мясо едят в ред­кость, все­го более по ску­по­сти. Ино­гда варят рис и дела­ют с при­ме­сью в него бара­нье­го мяса вкус­ную кол­ба­су из бара­ньих же кишек. Кис­лое моло­ко раз­бал­ты­ва­ет­ся еще в воде; в таком виде едят его с бул­ка­ми или пьют вме­сто наше­го ква­су; не брез­га­ют так­же и сырой водой для питья. Вооб­ще моло­ко упо­треб­ля­ет­ся здесь глав­ным обра­зом кис­лое; при­том с него пред­ва­ри­тель­но сни­ма­ют отстой для мас­ла, кото­рое при­го­тов­ля­ет­ся чисто, не так, как у мон­го­лов. Еда обык­но­вен­но про­из­во­дит­ся три раза в день — утром, в пол­день и вечером.

У жите­лей оази­сов, в осо­бен­но­сти город­ских, пища луч­ше и раз­но­об­раз­нее. Там важ­ное под­спо­рье для еды состав­ля­ют фрук­ты, частью ого­род­ные ово­щи; затем в боль­шом упо­треб­ле­нии чай и рис. На база­рах про­да­ют бара­нье мясо (мясо рога­то­го ско­та ред­ко здесь упо­треб­ля­ет­ся в пищу, сви­ни­на изгна­на маго­ме­тан­ским зако­ном; лишь недав­но китай­цы ста­ли заво­дить сви­ней, но пока их еще очень мало), с кото­рым при­го­тов­ля­ет­ся люби­мей­шее куша­нье — плов (пилав), а так­же пель­ме­ни; из муки, кро­ме булок, дела­ют пиро­ги, ола­дьи и род тол­стой вер­ми­ше­ли; варят раз­ные супы; зажи­точ­ные едят кур или уток и их яйца. Мно­го есть мяса все вооб­ще мачин­цы не могут, у них дела­ет­ся рас­строй­ство желуд­ка. Пища при­го­тов­ля­ет­ся чисто, рав­но как чисто содер­жит­ся и посу­да [Там же: 280]. 

Как и в пер­вых двух фраг­мен­тах, сово­куп­ность рече­вых средств отсы­ла­ет к ситу­а­ци­он­ной моде­ли наблю­де­ния, но в более широ­ком вре­мен­ном интер­ва­ле (летом — зимой), про­стран­ствен­ном диа­па­зоне (гор­ные мачин­цы — жите­ли оази­сов), с выра­жен­ным социо­ло­ги­че­ским ракур­сом (сви­ни­на изгна­на маго­ме­тан­ским зако­ном; зажи­точ­ные едят кур), что обу­слов­ли­ва­ет пере­ход от наблю­де­ния к обоб­ще­нию, мар­ки­ро­ван­но­му сло­вом «вооб­ще» (Вооб­ще моло­ко упо­треб­ля­ет­ся здесь глав­ным обра­зом кис­лое; Мно­го есть мяса все вооб­ще мачин­цы не могут). 

В пред­став­лен­ном выше фраг­мен­те раз­во­ра­чи­ва­ет­ся функ­ци­о­наль­но-семан­ти­че­ское поле «пища» (табл. 1). 

Номи­на­тив­ные еди­ни­цы функ­ци­о­наль­но-семан­ти­че­ско­го поля «пища» состав­ля­ют при­мер­но 20% всех сло­во­упо­треб­ле­ний пред­став­лен­ной части (за выче­том слу­жеб­ных слов), при этом по частот­но­сти в под­груп­пе «Дей­ствия» лиди­ру­ют гла­го­лы пить (3 упо­треб­ле­ния) и есть (4 упо­треб­ле­ния), а в под­груп­пах «Про­дук­ты» и «Блю­да и напит­ки» — суще­стви­тель­ные моло­ко (4 упо­треб­ле­ния) и бул­ки (3 упо­треб­ле­ния), что пря­мо отра­жа­ет роль этих про­дук­тов как основ­ной, по заклю­че­нию авто­ра, пищи мачинцев.

Ситу­а­ци­он­ная модель, как отме­ча­лось, носит «лич­ност­ный харак­тер, осно­ва­на на лич­ном опы­те» [Дейк, Кинч 1988: 185], что в ана­ли­зи­ру­е­мом тек­сте экс­пли­ци­ру­ют сред­ства выра­же­ния автор­ско­го «я», в первую оче­редь оце­ноч­ные: по ску­по­сти, вкус­ную кол­ба­су, деше­во, не брез­га­ют, чисто, люби­мей­шее куша­нье, ред­ко, важ­ное под­спо­рье для еды; пища луч­ше и раз­но­об­раз­нее; сви­ни­на изгна­на маго­ме­тан­ски­ми зако­на­ми. Автор­ское нача­ло про­яв­ля­ет­ся так­же и в про­еци­ро­ва­нии ино­куль­тур­ной реаль­но­сти на при­выч­ную для путе­ше­ствен­ни­ка — рос­сий­скую: так, мест­ный хлеб автор назы­ва­ет бул­кой, о кис­лом моло­ке сооб­ща­ет, что его пьют вме­сто ква­су (пред­лог вме­сто ука­зы­ва­ет на заме­ще­ние чего-либо чем либо), а одно из муч­ных изде­лий назы­ва­ет ола­дья­ми. Исполь­зу­е­мые авто­ром для ком­пен­са­ции лакун (обо­зна­че­ний фраг­мен­тов чужой дей­стви­тель­но­сти, отсут­ству­ю­щих в язы­ке адре­са­та) назва­ния реа­лий, зна­ко­мых чита­те­лю и тем самым помо­га­ю­щих понять чужие реа­лии [Соро­кин, Мар­ко­ви­на 1988: 11], высту­па­ют как мар­ке­ры диа­ло­гич­но­сти [Дус­ка­е­ва 2003: 131].