Пятница, 4 октябряИнститут «Высшая школа журналистики и массовых коммуникаций» СПбГУ
Shadow

ОБ ЭСТЕТИЧЕСКИХ ГРАНИЦАХ МЕДИАТЕКСТА

Акту­аль­ность и поста­нов­ка про­бле­мы. Про­бле­ма при­ро­ды, сущ­но­сти и вза­и­мо­свя­зи меди­а­тек­ста с эсте­ти­че­ским и с раз­лич­ны­ми худо­же­ствен­ны­ми прак­ти­ка­ми не нова и дав­но обсуж­да­ет­ся в миро­вой гума­ни­та­ри­сти­ке. Как пра­ви­ло, вопрос об эсте­ти­че­ской, худо­же­ствен­ной функ­ци­ях, целях, цен­но­стях, нор­мах, сти­ли­сти­че­ских, рито­ри­че­ских, дис­кур­сив­ных, язы­ко­вых, рече­вых, поэ­ти­че­ских осо­бен­но­стях меди­а­тек­ста тра­ди­ци­он­но акти­ви­зи­ру­ет­ся и при этом успеш­но реша­ет­ся гума­ни­та­ри­я­ми на раз­но­об­раз­ном мате­ри­а­ле, преж­де все­го в момен­ты рез­ких, тре­бу­ю­щих осмыс­ле­ния обще­куль­тур­ных сло­мов и транс­фор­ма­ций [Мукар­жов­ский 1975; Полан 2000; Нич 2007; Уче­но­ва 1979; Солга­ник 2001; Аннен­ко­ва 2011]. Нача­ло наше­го века сде­ла­ло оче­вид­ным оче­ред­ной, обу­слов­лен­ный соци­аль­но-эко­но­ми­че­ски­ми, исто­ри­ко-куль­тур­ны­ми, тех­ни­че­ски­ми фак­то­ра­ми модер­но­го мира (Ю. Хабер­мас) всплеск инте­ре­са к спек­тру про­блем вза­и­мо­от­но­ше­ний эсте­ти­че­ско­го и меди­а­тек­ста. На это ука­зы­ва­ют М. Ю. Казак и А. А. Кры­ло­ва в ста­тье 2015 г. «Об эсте­ти­ке жур­на­лист­ско­го тек­ста» [Казак, Кры­ло­ва 2015]. Вопро­сам про­яв­ле­ния эсте­ти­че­ско­го в меди­а­тек­сте посвя­ще­на моно­гра­фия Л. Г. Кай­ды 2016 г. [Кай­да 2016]. 

Такой стой­кий, неиз­мен­но про­дук­тив­ный инте­рес к этой про­бле­ме пред­опре­де­лен при­ро­дой, целя­ми, функ­ци­я­ми и быст­рым, раз­но­на­прав­лен­ным раз­ви­ти­ем меди­а­тек­ста, кото­рый демон­стри­ру­ет кон­стант­ную бли­зость к сфе­рам худо­же­ствен­но­го и эсте­ти­че­ско­го. Эта бли­зость про­яв­ля­ет­ся по-раз­но­му: начи­ная от язы­ко­вых, рече­вых, рито­ри­че­ских, ком­по­зи­ци­он­но-сти­ле­вых свойств меди­а­тек­ста и закан­чи­вая при­су­щей ему спе­ци­фи­че­ской мимик­ри­ей под худо­же­ствен­ное про­из­ве­де­ние сло­вес­но­го, теат­раль­но­го, теле- и кине­ма­то­гра­фи­че­ско­го искусств. С одной сто­ро­ны, это помо­га­ет пони­ма­нию мно­гих суб­стан­ци­аль­ных осо­бен­но­стей меди­а­тек­ста. С дру­гой — затруд­ня­ет его иссле­до­ва­ние: меди­а­текст по отно­ше­нию к сфе­ре эсте­ти­че­ско­го посто­ян­но ока­зы­ва­ет­ся в пози­ции как бы вто­рич­но­го, зави­си­мо­го, отчуж­ден­но­го чле­на, кото­рый рас­смат­ри­ва­ет­ся в систе­ме обя­за­тель­ных допу­ще­ний, ого­во­рок, оппо­зи­ций. Появ­ле­ние, дли­тель­ное суще­ство­ва­ние этой систе­мы обу­слов­ле­но зна­чи­мы­ми для при­ро­ды, свойств меди­а­тек­ста поня­ти­я­ми «факт», «собы­тие», «доку­мен­таль­ность», «досто­вер­ность», «реаль­ность», «соци­аль­ное» и тем, что он дли­тель­ное вре­мя вос­при­ни­мал­ся как праг­ма­ти­че­ское соци­аль­ное явле­ние, при­зван­ное к инфор­ми­ро­ва­нию обще­ства. В свя­зи с этим и про­бле­ма эсте­ти­че­ских гра­ниц меди­а­тек­ста акту­а­ли­зи­ру­ет­ся отно­си­тель­но это­го издав­на и проч­но уко­ре­нен­но­го пред­став­ле­ния о допу­сти­мой, суще­ству­ю­щей, но все­гда свое­об­раз­ной и ого­ва­ри­ва­е­мой вза­и­мо­свя­зи эсте­ти­че­ско­го и меди­а­тек­ста. Отсю­да и апри­ор­ное, во мно­гом управ­ля­е­мое тра­ди­ци­ей пред­став­ле­ние об эсте­ти­че­ских гра­ни­цах меди­а­тек­ста и, сле­до­ва­тель­но, его воз­мож­но­стях, свой­ствах, направ­ле­ни­ях, зада­чах, целях развития. 

Одна­ко такой под­ход к про­бле­ме хотя и поз­во­ля­ет уви­деть, но не дает воз­мож­но­сти изу­чить меди­а­текст целост­но, про­ду­ци­руя его искус­ствен­ную диф­фе­рен­ци­а­цию на «высо­кую» пуб­ли­ци­сти­ку, «сере­дин­ную» сфе­ру ана­ли­ти­че­ских жан­ров, рекла­мы, PR и «низ­кую» стра­ту ново­стей, опе­ра­тив­ных репор­та­жей, мате­ри­а­лов граж­дан­ской жур­на­ли­сти­ки. Такой под­ход одно­вре­мен­но иска­жа­ет пред­став­ле­ние и о сущ­но­сти модер­но­го мира, гос­под­ству­ю­щем в нем типе созна­ния и эсте­ти­че­ских гра­ни­цах меди­а­тек­ста, обу­слов­лен­ных нор­ма­ми, пред­став­ле­ни­я­ми, ори­ен­та­ци­я­ми, ощу­ще­ни­я­ми сво­ей эпо­хи. Эсте­ти­че­ское при таком под­хо­де, подоб­но меди­а­тек­сту, обна­ру­жи­ва­ет во мно­гом искус­ствен­ную, бази­ру­ю­щу­ю­ся на кли­ши­ро­ван­ных пред­став­ле­ни­ях диф­фе­рен­ци­а­цию. Оно ока­зы­ва­ет­ся соот­не­сен­ным пре­иму­ще­ствен­но со сфе­рой высо­кой, кра­си­вой, без­упреч­ной, самой чистень­кой куль­ту­ры, по непо­нят­ным при­чи­нам исклю­ча­ю­щей сти­хий­ный чело­ве­че­ски-зем­ной инди­ви­ду­а­лизм, раз­гул чело­ве­че­ских стра­стей, т. е. пре­не­бре­га­ю­щей целост­но­стью явле­ния, как на этом неод­но­крат­но наста­и­вал А. Ф. Лосев [Лосев 1979; 1998]. Важ­но понять, что для Лосе­ва эсте­ти­че­ское — это не толь­ко систе­ма тео­ре­ти­че­ских пред­став­ле­ний и идей. Эсте­ти­че­ское — это ещё непре­мен­но прак­ти­че­ская сто­ро­на жиз­ни чело­ве­ка и эпо­хи, кото­рая реа­ли­зу­ет­ся одно­вре­мен­но и в сфе­ре «высо­кой» куль­ту­ры, и в повсе­днев­но­сти. Эсте­ти­че­ское — это осо­бен­но­сти про­яв­ле­ния и при­знан­но­го, при­ня­то­го чело­ве­ком, кол­лек­ти­вом, эпо­хой суще­ство­ва­ния «ощу­ще­ний спе­ци­фи­че­ски-соци­аль­но­го бытия», «соци­аль­но-исто­ри­че­ско­го», «соци­аль­но­го бытия» [Лосев 1979: 338]. Эти ощу­ще­ния все­гда реа­ли­зу­ют­ся в кон­крет­ных вещах, поступ­ках, поня­ти­ях, явле­ни­ях, текстах. 

В 70‑х годах про­шло­го сто­ле­тия Лосе­ву важ­но было пока­зать, что соци­аль­ное и, глав­ное, повсе­днев­ное могут и долж­ны рас­смат­ри­вать­ся в каче­стве сфе­ры прак­ти­че­ской реа­ли­за­ции эсте­ти­че­ско­го в живой жиз­ни. Пони­ма­ние им эсте­ти­че­ско­го направ­ле­но на пре­одо­ле­ние сло­жив­ше­го­ся сте­рео­ти­па о сути эсте­ти­ки и эсте­ти­че­ско­го как сфе­ры исклю­чи­тель­но «высо­кой» куль­ту­ры и на вос­ста­нов­ле­ние прав эсте­ти­че­ско­го на пол­но­ту, целост­ность его про­яв­ле­ния и суще­ство­ва­ния во всех сфе­рах жиз­не­де­я­тель­но­сти. Для это­го он опе­ри­ру­ет поня­ти­ем обра­зы чув­ства кра­со­ты, кото­ры­ми могут быть и язык, и рели­гия, и искус­ство, а так­же их кон­крет­ные репре­зен­тан­ты. В этом плане идеи Лосе­ва о необ­хо­ди­мо­сти изме­не­ний взгля­дов на эсте­ти­че­ское близ­ки поис­кам совре­мен­ных гума­ни­та­ри­ев, раз­мыш­ля­ю­щих о про­бле­мах меди­а­тек­ста. Оче­вид­но, что некор­рект­но и невоз­мож­но раз­ры­вать, раз­гра­ни­чи­вать при раз­го­во­ре о вза­и­мо­свя­зи меди­а­тек­ста и эсте­ти­че­ско­го их целост­ность стра­та­ми куль­ту­ры, жан­ро­во-сти­ли­сти­че­ски­ми, рито­ри­че­ски­ми груп­па­ми. Понят­но, что такое, задан­ное тра­ди­ци­ей и сте­рео­ти­па­ми, пред­став­ле­ние и о меди­а­тек­сте, и о сфе­ре эсте­ти­че­ско­го, и об их вза­и­мо­свя­зях необ­хо­ди­мо преодолевать. 

Понят­но и то, что меди­а­текст как целост­ность, акту­а­ли­зи­ру­ясь отно­си­тель­но тоже целост­но пони­ма­е­мой сфе­ры эсте­ти­че­ско­го, обна­ру­жи­ва­ет необ­хо­ди­мость обо­зна­че­ния сво­их эсте­ти­че­ских гра­ниц. Они могут быть внеш­ни­ми / внут­рен­ни­ми, есте­ствен­ны­ми / искус­ствен­ны­ми, жест­ки­ми / подвиж­ны­ми; одно­знач­ны­ми / мно­го­знач­ны­ми; кон­стант­ны­ми / кон­вен­ци­о­наль­ны­ми, актив­ны­ми / пас­сив­ны­ми, задан­ны­ми / иско­мы­ми, осо­зна­ва­е­мы­ми / сте­рео­тип­ны­ми, обу­слов­лен­ны­ми тра­ди­ци­ей вос­при­я­тия / акти­ви­зи­ро­ван­ны­ми для само­опре­де­ле­ния. Это про­сле­жи­ва­ет­ся и на совре­мен­ных при­ме­рах, и на мате­ри­а­ле в его исто­ри­че­ской подвиж­но­сти; и на пуб­ли­ци­сти­ке, и на ана­ли­ти­че­ских, новост­ных, реклам­ных, PR- и осо­бен­но гибрид­ных жан­рах, жан­ро­вых раз­но­вид­но­стях реа­ли­ти-про­ек­тов. Посте­пен­ное раз­но­на­прав­лен­ное раз­ви­тие медиа-тек­ста посто­ян­но демон­стри­ру­ет невоз­мож­ность для него вый­ти из сфе­ры дей­ствия эсте­ти­че­ско­го. Более того, меди­а­текст все актив­нее и оче­вид­нее ста­но­вит­ся репре­зен­тан­том эсте­ти­че­ско­го в модер­ном мире. Это неиз­беж­но при­во­дит к необ­хо­ди­мо­сти пере­осмыс­ле­ния сущ­но­сти и функ­ций его эсте­ти­че­ских гра­ниц, кото­рые уже не могут соот­но­сить­ся с тра­ди­ци­он­ной видо­вой, жан­ро­во-сти­ли­сти­че­ской стра­ти­фи­ка­ци­ей меди­а­тек­ста. Они все вре­мя ока­зы­ва­ют­ся про­бле­ма­ти­зи­ро­ван­ны­ми, застав­ля­ю­щи­ми зада­вать два вопро­са: эсте­ти­че­ские гра­ни­цы меди­а­тек­ста семан­ти­че­ски ниве­ли­ро­ва­ны и опу­сто­ше­ны или же они пре­тер­пе­ли транс­фор­ма­ции и обна­ру­жи­ли новые воз­мож­но­сти для его раз­ви­тия? Что это зна­чит для меди­а­тек­ста: посто­ян­ные, без­гра­нич­ные воз­мож­но­сти моди­фи­ка­ций или же стрем­ле­ние к сво­им пре­де­лам, за кото­ры­ми он утра­тит свою суб­стан­ци­аль­ную сущ­ность и будет ниве­ли­ро­ван дру­ги­ми вида­ми тек­стов? Эти вопро­сы неиз­беж­но при­во­дят к про­бле­ме мето­до­ло­гии иссле­до­ва­ния меди­а­тек­ста в рам­ках медиалингвистики. 

Напри­мер, появи­лась, быст­ро закре­пи­лась и успеш­но функ­ци­о­ни­ру­ет раз­но­об­раз­ная жан­ро­во-сти­ли­сти­че­ская, образ­ная, рито­ри­че­ская диф­фе­рен­ци­а­ция ново­стей: бир­же­вые, эко­но­ми­че­ские, поли­ти­че­ские, кон­фес­си­о­наль­ные, город­ские, реги­о­наль­ные, меж­ду­на­род­ные, экс­трен­ные, кри­ми­наль­ные, хоро­шие, «голые», ново­сти шоу-биз­не­са, из жиз­ни зна­ме­ни­то­стей, сооб­ще­ния граж­дан­ских жур­на­ли­стов… Каж­до­му жан­ро­во­му вари­ан­ту при­су­щи соот­вет­ству­ю­щие фор­маль­но-содер­жа­тель­ные, образ­ные, рече­вые, дис­кур­сив­ные осо­бен­но­сти и поэ­ти­ка, что сви­де­тель­ству­ет о подвиж­но­сти, отно­си­тель­но­сти и мно­го­знач­но­сти эсте­ти­че­ских гра­ниц новост­но­го меди­а­тек­ста. Он все чаще в про­цес­се раз­ви­тия и зача­стую целе­на­прав­лен­но, актив­но стре­мит­ся най­ти и внеш­ние, и внут­рен­ние эсте­ти­че­ские гра­ни­цы, а так­же про­ве­рить воз­мож­ность их транс­фор­ма­ции, пере­хо­да, жиз­ни на как бы чужой тер­ри­то­рии. Новост­ной меди­а­текст, оста­ва­ясь в сво­их жан­ро­во-типо­вых пре­де­лах, в сво­ём раз­ви­тии одно­вре­мен­но стре­мит­ся и к доку­мен­таль­но­сти, бес­страст­но­сти, объ­ек­тив­но­сти, одно­знач­но­сти фак­та (кри­ми­наль­ные, реги­о­наль­ные ново­сти), и к потен­ци­а­лам худо­же­ствен­ной образ­но­сти, услов­но­сти, мета­фо­ры, гипер­бо­лы, иро­нии (свет­ские, «жел­тые» ново­сти). Появ­ле­ние тен­ден­ции к сери­аль­но­сти ново­стей [Камин­ская 2015] тоже обна­ру­жи­ва­ет стрем­ле­ние и воз­мож­но­сти это­го типа меди­а­тек­ста осу­ществ­лять­ся по зако­нам кино- и теле­ви­зи­он­но­го искус­ства [Нови­ко­ва 2004]. 

Такое важ­ное поня­тие, как новост­ная цен­ность, ока­зы­ва­ет­ся непо­сред­ствен­но и тес­но вза­и­мо­свя­зан­ным и с базис­ны­ми свой­ства­ми новост­но­го меди­а­тек­ста и с его эсте­ти­че­ски­ми гра­ни­ца­ми, застав­ляя их вза­и­мо­дей­ство­вать. Таким обра­зом эсте­ти­че­ское и рито­ри­че­ское новост­но­го меди­а­тек­ста обна­ру­жи­ва­ют каче­ствен­но новые воз­мож­но­сти. Диф­фе­рен­ци­а­ция новост­но­го меди­а­тек­ста пред­по­ла­га­ет изме­не­ние его рито­ри­че­ских свойств и осо­бен­но­стей, пони­ма­е­мых как «внут­ри­тек­сто­вые отно­ше­ния и соци­аль­ное функ­ци­о­ни­ро­ва­ние тек­стов как целост­ных семи­о­ти­че­ских обра­зо­ва­ний» [Лот­ман 2005: 405], что обу­слов­ли­ва­ет изме­не­ние и эсте­ти­че­ских гра­ниц. Соци­аль­ное функ­ци­о­ни­ро­ва­ние меди­а­тек­стов и эсте­ти­че­ское на тер­ри­то­рии ново­стей обра­зу­ют слож­ное вза­и­мо­дей­ствие, под­вер­гая друг дру­га про­вер­ке на воз­мож­ность и направ­ле­ния вза­и­мо­свя­зей. Меж­ду­на­род­ные, эко­но­ми­че­ские ново­сти по-ино­му выстра­и­ва­ют свои отно­ше­ния и с созда­ю­щи­ми их авто­ра­ми, и с ауди­то­ри­ей, кото­рая долж­на их вос­при­ни­мать (читать, слу­шать, смот­реть), и с дей­стви­тель­но­стью, о кото­рой они сооб­ща­ют, неже­ли «голые», скан­даль­ные, хоро­шие ново­сти или ново­сти шоу-биз­не­са. Рито­ри­че­ские, ком­му­ни­ка­тив­ные ситу­а­ции, реа­ли­зу­е­мые раз­лич­ны­ми вида­ми новост­но­го меди­а­тек­ста, пред­опре­де­ля­ют и раз­лич­ное отно­ше­ние к их эсте­ти­че­ским гра­ни­цам. Эти гра­ни­цы ока­зы­ва­ют­ся не толь­ко весь­ма подвиж­ны­ми, но и кон­вен­ци­о­наль­ны­ми, напря­жен­но иско­мы­ми для само­опре­де­ле­ния новост­но­го меди­а­тек­ста, его удач­но­го осу­ществ­ле­ния для кол­лек­тив­но­го созна­ния и даль­ней­ше­го суще­ство­ва­ния в куль­тур­ной ситуации. 

Ана­ло­гич­но ведет себя и столь рас­про­стра­нен­ный жанр кули­нар­но­го рецеп­та. Начи­ная с XIX сто­ле­тия он занял проч­ное место в газет­но-жур­наль­ной сло­вес­но­сти, а посте­пен­но обра­зо­вал само­сто­я­тель­ные раз­де­лы газет и жур­на­лов. Это жанр, точ­нее то, что спра­вед­ли­во назы­ва­ют энер­ги­ей жан­ра, в про­цес­се раз­ви­тия создал фор­мат иллю­стри­ро­ван­ных гастро­но­ми­че­ских газет, жур­на­лов, бук­ле­тов. Ко вто­рой поло­вине ХХ в. про­изо­шло его сра­ще­ние на образ­ном, рито­ри­че­ском, сти­ли­сти­че­ском, рече­вом уров­нях с жан­ра­ми меди­атра­ве­ло­га и раз­вле­ка­тель­ных шоу. Испод­воль жанр кули­нар­но­го рецеп­та транс­фор­ми­ро­вал­ся в жанр виде­об­ло­га, стра­нич­ки в соци­аль­ных сетях, реа­ли­ти-шоу, кули­нар­но­го шоу. Сту­дии шоу сти­ли­зо­ва­ны под домаш­ние кух­ни, а зача­стую явля­ют­ся реаль­ны­ми домаш­ни­ми кух­ня­ми, кух­ня­ми мод­ных ресто­ра­нов, на кото­рых дают­ся мастер-клас­сы кули­нар­но­го искус­ства и гастро­но­ми­че­ской куль­ту­ры. Это чет­ко коди­ру­ет­ся и реа­ли­зу­ет­ся в сти­ли­сти­ке и образ­но-рече­вой орга­ни­за­ции, кото­рые соот­вет­ству­ют рито­ри­че­ской, ком­му­ни­ка­тив­ной ситу­а­ци­ям. В послед­нее вре­мя раз­ви­ва­ет­ся жанр кули­нар­но­го путе­ше­ствия, кото­рое, как пра­ви­ло, обя­за­тель­но пред­по­ла­га­ет отоб­ра­же­ние в меди­а­тек­сте. Напри­мер, автор­ские про­грам­мы, мастер-клас­сы Ю. Высоц­кой на ее вил­ле в Ита­лии и в дру­гих горо­дах мира, роман-днев­ник кули­нар­но­го кри­ти­ка Ф. Метью «Сици­лия: слад­кий мёд и горь­кие лимоны». 

Этот жанр созда­ет про­ме­жу­точ­ную тер­ри­то­рию (Я. Мукар­жов­ский) меж­ду худо­же­ствен­ной лите­ра­ту­рой, пуб­ли­ци­сти­кой (лите­ра­тур­ной, теле‑, кине­ма­то­гра­фи­че­ской), жур­на­лист­ски­ми жан­ра­ми (репор­та­жем, порт­рет­ным очер­ком, ана­ли­ти­че­ской ста­тьей, виде­об­ло­гом), реклам­ным и PR-тек­стом, жан­ра­ми реа­ли­ти. При этом эсте­ти­че­ские гра­ни­цы меди­а­тек­ста посто­ян­но про­хо­дят свое­об­раз­ную про­вер­ку: они пере­ста­ют быть апри­о­ри задан­ны­ми и ока­зы­ва­ют­ся иско­мы­ми одно­вре­мен­но в двух тра­ди­ци­он­ных направ­ле­ни­ях. Во-пер­вых, это дви­же­ние в сто­ро­ну фак­та, собы­тия, реаль­но­сти и прин­ци­пов, мето­дов, куль­тур­ных кодов, рито­ри­че­ских спо­со­бов их осу­ществ­ле­ния в кули­нар­ном меди­а­тек­сте, для кото­ро­го крайне важ­ны и объ­ек­тив­ная досто­вер­ность про­ис­хо­дя­ще­го, и ее эсте­ти­че­ское пре­об­ра­же­ние и осу­ществ­ле­ние. При­го­тов­ле­ние супа или десер­та долж­но быть нагляд­ным, реа­ли­стич­ным, доступ­ным для повто­ре­ния про­стым чело­ве­ком и в то же вре­мя реа­ли­зо­вы­вать­ся в вос­тре­бо­ван­ном, про­фес­си­о­наль­но успеш­ном медиа-тек­сте. Это во мно­гом обу­слов­ли­ва­ет, во-вто­рых, дви­же­ние кули­нар­но­го меди­а­тек­ста в сто­ро­ну худо­же­ствен­но­го нача­ла и целе­на­прав­лен­ной игры с эсте­ти­че­ски­ми гра­ни­ца­ми, в резуль­та­те чего кули­нар­ный меди­а­текст все боль­ше теат­ра­ли­зи­ру­ет­ся. Струк­тур­ная, образ­ная, сти­ли­сти­че­ская, семи­о­ти­че­ская, рече­вая орга­ни­за­ции кули­нар­но­го меди­а­тек­ста, бази­ру­ю­щи­е­ся на ком­му­ни­ка­тив­ной ситу­а­ции досто­вер­но­сти, ока­зы­ва­ют­ся зави­си­мы­ми от худо­же­ствен­но-поэ­ти­че­ских особенностей. 

Меди­а­текст ищет воз­мож­но­сти и направ­ле­ния для транс­фор­ма­ций эсте­ти­че­ских гра­ниц, кото­рые все чаще ока­зы­ва­ют­ся про­бле­ма­ти­зи­ро­ван­ны­ми, иско­мы­ми, а не задан­ны­ми. Эсте­ти­че­ские гра­ни­цы меди­а­тек­ста — это осо­зна­ние и ощу­ще­ние им сво­их рубе­жей, воз­мож­но­стей, потреб­но­стей и необ­хо­ди­мо­сти оста­нов­ки или пере­хо­да через эти рубе­жи, их сохра­не­ния или ниве­ли­ро­ва­ния. Это может быть в рав­ной мере чре­ва­то уни­что­же­ни­ем мас­сме­дий­ной сущ­но­сти. Как, напри­мер, в слу­чае с ана­ли­ти­че­ски­ми, худо­же­ствен­но-пуб­ли­ци­сти­че­ски­ми жан­ра­ми порт­рет совре­мен­ни­ка или репор­таж о поли­ти­че­ской жиз­ни и ее геро­ях, выро­див­ших­ся на пост­со­вет­ском про­стран­стве в PR-текст, пиар­на­ли­сти­ку, по идее А. П. Коро­чен­ско­го, а затем — в про­па­ган­ду. Эти про­цес­сы подоб­ны тем, кото­рые про­ис­хо­ди­ли в мас­сме­диа при совет­ской вла­сти [см.: Совет­ская власть… 2006; Кур­тин 2002; Кор­ми­ли­цы­на 2016]. Или же наобо­рот, поис­ки и про­вер­ки эсте­ти­че­ских гра­ниц при­во­дят к удач­ной транс­фор­ма­ции и воз­мож­но­стям раз­ви­тия на каче­ствен­но ином уровне, как это про­изо­шло с новост­ным жан­ром, пре­одо­лев­шим гра­ни­цы «чистой», «сухой» инфор­ма­тив­но­сти. К этим при­ме­рам мож­но отне­сти и появив­ши­е­ся в ХХ в. жан­ры ток-шоу, реа­ли­ти-шоу, кото­рые обна­ру­жи­ли новый потен­ци­ал для порт­рет­но­го, соци­аль­но­го, про­блем­но­го очер­ка, интер­вью, бесе­ды. В любом слу­чае эсте­ти­че­ские гра­ни­цы меди­а­тек­ста — это репре­зен­тан­ты его ста­ту­са в куль­ту­ре и сиг­на­лы тен­ден­ций, ори­ен­ти­ров его даль­ней­ше­го раз­ви­тия. Они ука­зы­ва­ют на суб­стан­ци­аль­ные, потен­ци­аль­ные, реаль­ные, ниве­ли­ро­ван­ные, пер­спек­тив­ные свой­ства, воз­мож­но­сти, функ­ции медиатекста. 

Для лого‑, лите­ра­ту­ро­цен­трич­ной куль­ту­ры меди­а­текст дол­го вре­мя и, глав­ное, есте­ствен­но нахо­дил­ся на пери­фе­рии, будучи «пасын­ком» сфе­ры худо­же­ствен­но­го и эсте­ти­че­ско­го. На сего­дня само­сто­я­тель­ность и само­цен­ность суще­ство­ва­ния меди­а­тек­ста как целост­но­го явле­ния в сфе­ре эсте­ти­че­ско­го тре­бу­ет систем­ных дока­за­тельств. На этом спра­вед­ли­во акцен­ти­ру­ют вни­ма­ние в упо­ми­нав­ших­ся рабо­тах М. Ю. Казак, А. А. Кры­ло­ва, Л. Г. Кай­да. Пони­ма­ние меди­а­тек­ста как внут­ренне раз­но­род­но­го, но целост­но­го явле­ния, подоб­но­го тек­стам худо­же­ствен­ной лите­ра­ту­ры, живо­пи­си, теат­раль­ной куль­ту­ры, спо­соб­ству­ет про­яс­не­нию сущ­но­сти его эсте­ти­че­ских границ. 

Это и состав­ля­ет цель и зада­чи ста­тьи: во-пер­вых, обо­зна­чить и обос­но­вать сущ­ность эсте­ти­че­ских гра­ниц меди­а­тек­ста как целост­но­го явле­ния, во-вто­рых, вве­сти меди­а­текст как пол­но­прав­ный, само­сто­я­тель­ный член в сфе­ру эсте­ти­че­ско­го. Для осу­ществ­ле­ния постав­лен­ной цели необ­хо­ди­мо уточ­не­ние того поня­тий­но-кате­го­ри­аль­но­го аппа­ра­та и вза­и­мо­свя­зан­но­го с ним мето­до­ло­ги­че­ско­го инстру­мен­та­рия, кото­рые исполь­зу­ют­ся для пони­ма­ния и опре­де­ле­ния не толь­ко меди­а­тек­ста, но и сфе­ры эсте­ти­ки, эсте­ти­че­ско­го. Это, во-пер­вых, поз­во­лит избе­жать глав­ной опас­но­сти, кото­рая неиз­мен­но воз­ни­ка­ет при поста­нов­ке вопро­са об эсте­ти­че­ских гра­ни­цах меди­а­тек­ста: пре­одо­леть утра­тив­шее опре­де­лен­ность тол­ко­ва­ние эсте­ти­ки и эсте­ти­че­ско­го. Во-вто­рых, про­яс­нит направ­ле­ния и прин­ци­пы иссле­до­ва­ния меди­а­тек­ста, кото­рый в раз­лич­ных сво­их про­яв­ле­ни­ях то, кажет­ся, бес­спор­но и пол­но­стью при­над­ле­жит сфе­ре эсте­ти­ки (пуб­ли­ци­сти­ка, шоу, доку­мен­таль­ные автор­ские радио- и теле­про­грам­мы, рекла­ма), то, кажет­ся, все­це­ло и несо­мнен­но про­ти­во­сто­ит ей (ново­сти, ана­ли­ти­че­ские ста­тьи на поли­ти­че­ские, соци­аль­ные, эко­но­ми­че­ские темы, репор­та­жи с места собы­тий, кри­ми­наль­ные репор­та­жи, пря­мое вклю­че­ние из «горя­чей точ­ки» или засе­да­ния сес­сии мэрии, мате­ри­а­лы граж­дан­ской журналистики). 

Более того, появи­лось мно­же­ство типов меди­а­тек­ста, по отно­ше­нию к кото­рым вполне уме­стен вопрос: что это — меди­а­текст или жиз­нен­ная реа­лия? Здесь рито­ри­че­ское, эсте­ти­че­ское и реаль­ное, осу­ществ­ля­ю­щи­е­ся в меди­а­тек­сте, обна­ру­жи­ва­ют каче­ствен­но новые свой­ства, воз­мож­но­сти и ком­му­ни­ка­тив­ные ситу­а­ции. При­ме­ров уже доста­точ­но. Это и рекла­ма не толь­ко на упа­ков­ках това­ров, на самих това­рах, кото­рые посто­ян­но исполь­зу­ют­ся в быту и даже пище, но и на авто­мо­би­лях, обще­ствен­ном транс­пор­те, частях тела кон­крет­но­го чело­ве­ка. Это и раз­но­об­раз­ные поздрав­ле­ния, при­ве­ты, обще­ние на житей­ские темы с обык­но­вен­ным чело­ве­ком в пря­мом радио­эфи­ре. Это реа­ли­ти-шоу, кото­рое все­гда реа­ли­зу­ет­ся как жиз­не­текст [Шеста­ко­ва 2013]. Это и тек­сты новых медиа, кото­рые сре­ди про­чих нов­шеств пред­по­ла­га­ют актив­ное ком­мен­ти­ро­ва­ние, в резуль­та­те чего мас­са, как пра­ви­ло, хао­ти­зи­ро­ван­ных эмо­ций, точек зре­ния, зача­стую ано­ним­ных, выра­жен­ных и вер­баль­но и визу­аль­но, сра­щи­ва­ет­ся с про­фес­си­о­наль­ным меди­а­тек­стом. Это и тек­сты соци­аль­ных сетей, бло­ги, кото­рые могут фик­си­ро­вать в полизна­ко­вой систе­ме незна­чи­тель­ные и как бы незна­чи­мые мик­ро­со­бы­тия повсе­днев­но­сти: выбор блюд в кафе, посе­ще­ние спорт­за­ла, рас­цвет­ший на под­окон­ни­ке цве­ток, шопинг, про­рвав­шу­ю­ся кана­ли­за­цию и т. п. Это и видео­за­пи­си с ком­мен­та­ри­я­ми из част­ной жиз­ни людей, кото­рые раз­ме­ща­ют­ся в соци­аль­ных сетях и кото­рые одно­вре­мен­но ста­но­вят­ся и частью меди­а­тек­ста, и пред­ме­том реаль­ных судеб­ных дел. 

В свя­зи с этим про­бле­ма эсте­ти­че­ских гра­ниц меди­а­тек­ста мак­си­маль­но акти­ви­зи­ру­ет­ся. Ее уже прин­ци­пи­аль­но невоз­мож­но решить, нахо­дясь в рам­ках тра­ди­ци­он­но­го пред­став­ле­ния об эсте­ти­ке как «фило­соф­ской нау­ке о сущ­но­сти обще­че­ло­ве­че­ских цен­но­стей, их рож­де­нии, бытии, вос­при­я­тии и оцен­ке, о наи­бо­лее общих прин­ци­пах эсте­ти­че­ско­го осво­е­ния мира в про­цес­се любой дея­тель­но­сти чело­ве­ка, и преж­де все­го в искус­стве, о при­ро­де эсте­ти­че­ско­го и его мно­го­об­ра­зии и дей­стви­тель­но­сти и искус­стве…» [Борев, 2005: 11]. Необ­хо­ди­мы иные под­ход и методология.

Основ­ное реше­ние про­бле­мы. Боль­ше все­го сущ­но­сти меди­а­тек­ста, а так­же его совре­мен­но­му поло­же­нию и роли отве­ча­ет опре­де­ле­ние эсте­ти­ки, пред­ло­жен­ное А. А. Лосе­вым в рабо­те 1979 г. «Элли­ни­сти­че­ски-рим­ская эсте­ти­ка I–II вв. н. э.». В нача­ле раз­де­ла «Биб­лио­гра­фия» он писал: «Заме­тим, что под эсте­ти­кой мы пони­ма­ем не толь­ко систе­му тео­ре­ти­че­ских идей, но и смыс­лоофор­ми­тель­ные прин­ци­пы и отдель­ных исто­ри­че­ских геро­ев, и более или менее важ­ных собы­тий, а так­же и более или менее важ­ных исто­ри­че­ских эпох и пери­о­дов» [Лосев 1979: 396]. Смыс­лоофор­ми­тель­ные прин­ци­пы — это прак­ти­че­ская реа­ли­за­ция эсте­ти­че­ско­го в куль­ту­ре и жиз­ни обще­ства через опре­де­ля­ю­щие, зна­ко­вые для них явле­ния, собы­тия, поступ­ки. Для эсте­ти­че­ско­го важ­ны само­дав­ле­ние явле­ния, насла­жде­ние соци­у­ма от это­го само­дав­ле­ния, выра­зи­тель­ность и авто­но­мия выра­зи­тель­ных форм явле­ния, пове­де­ния, кото­рые и есть про­яв­ле­ния чисто эсте­ти­че­ской пред­мет­но­сти [Лосев 1998: 110]. Кон­цеп­ту­аль­ны­ми поня­ти­я­ми, отра­жа­ю­щи­ми смыс­лоофор­ми­тель­ные прин­ци­пы эсте­ти­че­ско­го, ока­зы­ва­ют­ся у Лосе­ва чув­ство жиз­ни, чув­ство кра­со­ты и его обра­зы, сти­хий­ность, чув­ство соци­аль­но­го бытия, соци­аль­но-исто­ри­че­ская сто­ро­на эсте­ти­ки, соци­аль­ный орга­низм и их вза­и­мо­связь с чув­ством жиз­ни и красоты. 

Чув­ство жиз­ни и кра­со­ты трак­ту­ют­ся Лосе­вым как слож­ное един­ство состав­ля­ю­щих. Они внут­ренне вза­и­мо­свя­за­ны и осу­ществ­ля­ют, пред­став­ля­ют свое един­ство в толь­ко кажу­щем­ся раз­но­род­ным, не отно­ся­щем­ся к эсте­ти­ке ряде прак­тик. Пони­ма­ние эсте­ти­ки как смыс­лоофор­ми­тель­ных прин­ци­пов поз­во­ли­ло Лосе­ву выде­лить и про­ана­ли­зи­ро­вать с пози­ции про­яв­ле­ния эсте­ти­че­ско­го как рав­но­знач­ные рим­ские трак­та­ты по рито­ри­ке, речи, сочи­не­ния по исто­рии, лите­ра­ту­ре, латин­ский язык, рели­гию, искус­ство, а так­же цирк, амфи­те­атр, рим­ские три­ум­фы, Веко­вые игры, апо­фе­оз импе­ра­то­ров. В отно­ше­нии послед­ней груп­пы он писал, что это вполне есте­ствен­ные про­яв­ле­ния эсте­ти­ки, в кото­рых «чув­ство жиз­ни и кра­со­ты ска­за­лось наи­бо­лее» [Лосев 1979: 45]. В «Эсте­ти­ке Воз­рож­де­ния» (1978) А. А. Лосев к сфе­ре эсте­ти­че­ско­го отнес быто­вые типы и обрат­ную сто­ро­ну тита­низ­ма, сде­лав одно­знач­ное заме­ча­ние по это­му пово­ду: «Веро­ят­но, най­дут­ся чита­те­ли нашей кни­ги, кото­рые будут трак­то­вать эту область как не эсте­ти­че­скую и пото­му не под­ле­жа­щую ана­ли­зу при изло­же­нии эсте­ти­ки Ренес­сан­са. Про­тив это­го, одна­ко, необ­хо­ди­мо кате­го­ри­че­ски про­те­сто­вать. Во-пер­вых, здесь было мно­го самой насто­я­щей эсте­ти­ки. Во-вто­рых, там, где не было эсте­ти­ки в пря­мом смыс­ле сло­ва, высту­па­ли чер­ты тако­го само­дав­ле­ния, тако­го насла­жде­ния от это­го само­дав­ле­ния, такой изощ­рен­ной выра­зи­тель­но­сти и такой авто­но­мии выра­зи­тель­ных форм, что всё это мож­но срав­нить толь­ко с чисто эсте­ти­че­ской пред­мет­но­стью» [Лосев 1998: 110].

Рас­суж­дая о цир­ке, гла­ди­а­тор­ских боях, тита­низ­ме, быто­вом пове­де­нии чело­ве­ка эпо­хи позд­не­го Рима, Воз­рож­де­ния, Лосев обос­но­вы­ва­ет несколь­ко важ­ных момен­тов в пони­ма­нии сущ­но­сти эсте­ти­че­ско­го, прин­ци­пов вхож­де­ния в его сфе­ру пред­ме­тов, явле­ний, а так­же прин­ци­пов их вос­при­я­тия, осу­ществ­ле­ния в этой сфе­ре. Акцент дела­ет­ся на момен­те репре­зен­та­ции и суще­ство­ва­ния ощу­ще­ний чув­ства жиз­ни и кра­со­ты. Если со ста­ту­ей, кар­ти­ной или рома­ном всё более-менее понят­но (они в силу ряда тра­ди­ци­он­ных фак­то­ров и свойств отно­сит­ся сфе­ре эсте­ти­че­ско­го), то с цир­ком, гла­ди­а­тор­ски­ми боя­ми всё слож­нее. При­чи­на здесь в том, что вос­при­ни­ма­ю­щее созна­ние не гото­во их при­знать при­над­ле­жа­щи­ми сфе­ре эсте­ти­че­ско­го. Цирк, гла­ди­а­тор­ские бои, быто­вое пове­де­ние не рас­смат­ри­ва­ют­ся как то, что спо­соб­но вызы­вать эсте­ти­че­ские пере­жи­ва­ния: они слиш­ком есть сама жизнь. Ста­туя, кар­ти­на, рас­сказ, спек­такль — это все­гда осо­бая реаль­ность, подо­бие жиз­ни, но не сама жизнь. Цирк, гла­ди­а­тор­ские бои, апо­фе­оз импе­ра­то­ров, тита­низм, быто­вое пове­де­ние чело­ве­ка Воз­рож­де­ния — это реаль­ная жизнь с реаль­ны­ми поступ­ка­ми. Она не заклю­че­на в нагляд­ный, ося­за­е­мый текст, подоб­ный тек­стам искусств, рели­гии, язы­ку. А. А. Лосев сфор­му­ли­ро­вал кон­цеп­ту­аль­ную про­бле­му, над кото­рой рабо­та­ли и Я. Мукар­жов­ский, Ж. Полан, М. Фуко, Р. Барт, Ю. М. Лот­ман: быто­вое, повсе­днев­ность и прин­ци­пы осу­ществ­ле­ния в них эсте­ти­че­ско­го. Дру­ги­ми сло­ва­ми: како­вы прин­ци­пы вклю­че­ния (и исклю­че­ния) явле­ния в сфе­ру дей­ствия эсте­ти­че­ско­го, на чем осно­ва­ны и чем опре­де­ля­ют­ся эсте­ти­че­ские гра­ни­цы, кото­рые поз­во­ля­ют явле­нию одно­вре­мен­но и оста­вать­ся собою в соци­аль­но-исто­ри­че­ской, эмпи­ри­че­ской, повсе­днев­ной реаль­но­сти (цирк, гла­ди­а­тор­ские бои, быто­вое пове­де­ние) и вой­ти, реа­ли­зо­вать­ся в сфе­ре эстетического. 

В этом момен­те и воз­ни­ка­ет с осо­бой акту­аль­но­стью про­бле­ма эсте­ти­че­ских гра­ниц меди­а­тек­ста как явле­ния и репре­зен­тан­та соци­аль­но-исто­ри­че­ско­го бытия. С одной сто­ро­ны, меди­а­текст дав­но стал пред­ме­том заин­те­ре­со­ван­ных рас­суж­де­ний, спо­ров о его эсте­ти­че­ских воз­мож­но­стях. Но при этом меди­а­текст вос­при­ни­мал­ся и пони­мал­ся как текст, подоб­ный тек­стам архи­тек­ту­ры, живо­пи­си, спек­так­ля, рас­ска­за, т. е. как рито­ри­че­ское и семи­о­ти­че­ское един­ство. В таком гори­зон­те ожи­да­ний меди­а­текст и рас­смат­ри­вал­ся в кон­тек­сте про­бле­мы эсте­ти­че­ско­го. Об этом соб­ствен­но и шла речь выше. Одна­ко, с дру­гой сто­ро­ны, меди­а­текст, начи­ная со вто­рой поло­ви­ны ХХ сто­ле­тия и осо­бен­но интен­сив­но к рубе­жу веков стал пре­одо­ле­вать свою при­выч­ную зна­ко­вую при­ро­ду. Он все чаще и актив­нее стал при­бли­жать­ся к гра­ни­цам реаль­но­сти, пыта­ясь их ниве­ли­ро­вать и даже раз­ру­шить, о чем тоже шла речь выше. Если для ХХ в. спо­ры об эсте­ти­че­ской сущ­но­сти меди­а­тек­ста — это дис­кус­сии о том, насколь­ко новост­ной или ана­ли­ти­че­ский меди­а­текст (наи­бо­лее объ­ек­тив­ное, доку­мен­таль­ное отра­же­ние фак­тов и собы­тий жиз­ни) может рас­смат­ри­вать­ся с пози­ции эсте­ти­че­ско­го, то сей­час ситу­а­ция быст­ро и кар­ди­наль­но меня­ет­ся. Про­бле­ма уже не толь­ко в том, что меди­а­текст — это отра­же­ние, отоб­ра­же­ние дей­стви­тель­но­сти, и не толь­ко в том, что он созда­ет свою реаль­ность, но и в том, что он пред­на­ме­рен­но, созна­тель­но и серьез­но игра­ет с гра­ни­ца­ми реаль­но­стей. В этом смыс­ле меди­а­текст стал или, точ­нее, в силу сво­е­го раз­ви­тия ока­зал­ся типо­ло­ги­че­ски близ­ким или подоб­ным гла­ди­а­тор­ским боям, цир­ку и быто­во­му пове­де­нию чело­ве­ка эпо­хи Рима и Воз­рож­де­ния, о кото­рых раз­мыш­лял А. А. Лосев и о кото­рых писал Ю. М. Лот­ман: «Есть эпо­хи, когда искус­ство власт­но втор­га­ет­ся в быт, эсте­ти­зи­руя повсе­днев­ное тече­ние жиз­ни. Тако­вы были эпо­хи Воз­рож­де­ния, барок­ко, роман­тиз­ма, искус­ства нача­ла XIX в.» [Лот­ман 2005: 635]. 

Эсте­ти­ка, трак­ту­е­мая как смыс­лоофор­ми­тель­ные прин­ци­пы, дает воз­мож­ность, во-пер­вых, исполь­зо­вать такие поня­тия и под­хо­ды, кото­рые спо­соб­ны выявить целост­ность миро­вос­при­я­тия, пове­ден­че­ских уста­но­вок эпо­хи. Во-вто­рых, снять услов­ные гра­ни­цы меж­ду сфе­ра­ми быта, искус­ства, рели­гии, язы­ка, соци­аль­но­го, поли­ти­ки, исто­рии, повсе­днев­но­сти и более или менее важ­ны­ми (А. Лосев) собы­ти­я­ми, людь­ми. Такой под­ход, при­ме­нен­ный к меди­а­тек­сту, поз­во­ля­ет понять, поче­му в новей­шее вре­мя он бес­спор­но, как и рань­ше искус­ство, рели­гия, язык, при­над­ле­жит сфе­ре эсте­ти­че­ско­го. Если экс­пли­ци­ро­вать эти идеи Лосе­ва на меди­а­текст и про­бле­му его эсте­ти­че­ских гра­ниц, то полу­чим инте­рес­ные результаты.

Понят­но, что меди­а­текст — это репре­зен­тант мас­сме­дий­но­го про­стран­ства и про­цес­са, а так­же про­яви­тель осо­бен­но­стей мас­со­вой ком­му­ни­ка­ции сво­е­го вре­ме­ни. Он обу­слов­лен доми­ни­ру­ю­щи­ми миро­воз­зрен­че­ски­ми уста­нов­ка­ми и ори­ен­та­ци­я­ми миро­вос­при­я­тия, вза­и­мо­свя­зан с ними при­чин­но-след­ствен­ны­ми отно­ше­ни­я­ми. В лого­цен­трич­ной куль­ту­ре не толь­ко эсте­ти­че­ские гра­ни­цы, но и гра­ни­цы житей­ско­го вос­при­я­тия меди­а­тек­ста опре­де­ля­лись лите­ра­тур­ной куль­ту­рой, точ­нее тем, что М. Фуко назы­ва­ет идео­ло­ги­ей, мифо­ло­ги­ей худо­же­ствен­ной лите­ра­ту­ры в ее вли­я­нии на куль­тур­ные умо­на­стро­е­ния, в том чис­ле и обы­ден­ное созна­ние повсе­днев­но­сти. Меди­а­текст (имен­но как целост­ное явле­ние) не мог быть само­сто­я­тель­ным и само­цен­ным, вызы­ва­ю­щим эсте­ти­че­ские пере­жи­ва­ния, ощу­ще­ния, поступ­ки. Он не мог в этом плане запол­нить собою соци­аль­ность и повсе­днев­ность. Его эсте­ти­че­ские гра­ни­цы были очер­че­ны и закреп­ле­ны сфе­рой инфор­ма­ци­он­ной и ути­ли­тар­но-функ­ци­о­наль­ной жиз­не­де­я­тель­но­сти, допол­ни­тель­ной, вспо­мо­га­тель­ной даже в быту. Дру­ги­ми сло­ва­ми, меди­а­текст как целост­ное явле­ние был апри­о­ри исклю­чен из сфе­ры чув­ства жиз­ни и кра­со­ты. В евро­по­цен­трич­ной куль­ту­ре дли­тель­ное вре­мя речь, как пра­ви­ло, шла о вли­я­нии худо­же­ствен­ной лите­ра­ту­ры, инди­ви­ду­аль­но-автор­ско­го язы­ка на газет­но-жур­наль­ную сло­вес­ность, но не наобо­рот. Неслу­чай­но почти все пред­ста­ви­те­ли куль­ту­ры Сереб­ря­но­го века дели­ли людей на чита­те­лей книг и газет. Это были внеш­ние, жест­кие и одно­знач­ные эсте­ти­че­ские гра­ни­цы для меди­а­тек­ста. ХХ век, мно­гое изме­нив­ший в куль­тур­ном про­стран­стве, прин­ци­пах его жиз­не­де­я­тель­но­сти, обна­ру­жил и каче­ствен­но новые эсте­ти­че­ские гра­ни­цы и воз­мож­но­сти для медиатекста. 

Меди­а­текст, посте­пен­но и уве­рен­но став одним из опре­де­ля­ю­щих куль­тур­ных геро­ев эпо­хи ХХ — нача­ла ХХI в., занял в ней, по сути, такое же место и выпол­ня­ет такие же функ­ции, как и цирк, амфи­те­атр, Веко­вые игры, бои гла­ди­а­то­ров, трав­ля зве­рей в элли­ни­сти­че­ски-рим­ском пери­о­де куль­ту­ры. И про­бле­ма здесь не в пре­сло­ву­той, три­ви­аль­но пони­ма­е­мой зре­лищ­но­сти меди­а­тек­ста и прин­ци­пе «хле­ба и зре­лищ», а в прин­ци­пи­аль­но ином, в том, что про­яв­ля­ет­ся через приз­му эсте­ти­че­ско­го как смыс­лоофор­ми­тель­ных прин­ци­пов. В меди­а­тек­сте как в зна­ко­вых явле­ни­ях рим­ской, воз­рож­ден­че­ской куль­тур, «функ­ци­о­ни­ру­ет имен­но эсте­ти­че­ское созна­ние… …насто­я­щее „неза­ин­те­ре­со­ван­ное“ насла­жде­ние пред­ме­том, и, если хоти­те, — пря­мо по Кан­ту — под­лин­ная „фор­маль­ная целе­со­об­раз­ность без цели“…. это эсте­ти­че­ское созна­ние име­ет сво­им пред­ме­том не отъ­еди­нен­ное, изо­ли­ро­ван­ное и ней­траль­ное отвле­чен­ное бытие искус­ства, но самое жизнь» [Лосев 1979: 52].

Меди­а­текст — это тоже изна­чаль­но и неустра­ни­мо есть самоё жизнь, или он стре­мит­ся быть тако­вым в силу сво­ей при­ро­ды, свойств, функ­ций. Он изна­чаль­но, целе­на­прав­лен­но пыта­ет­ся (и доста­точ­но успеш­но) быть репре­зен­тан­том ново­ев­ро­пей­ско­го эсте­ти­че­ско­го созна­ния обык­но­вен­но­го чело­ве­ка, застав­ляя его пере­жи­вать насто­я­щее «неза­ин­те­ре­со­ван­ное» насла­жде­ние от реаль­ных собы­тий и фак­тов, улов­лен­ных и пред­став­лен­ных в медиа­со­бы­тии, медиа­об­ра­зе, медиас­ло­ве. В мас­сме­дий­ном про­стран­стве уси­лен­но раз­ви­ва­ют­ся типы, жан­ро­вые раз­но­вид­но­сти меди­а­тек­стов, в кото­рых фоку­си­ру­ет­ся и про­яв­ля­ет­ся эсте­ти­че­ское созна­ние, име­ю­щее пред­ме­том самоё жизнь

В каче­стве при­ме­ров мож­но при­ве­сти уже вспо­ми­нав­ши­е­ся жан­ро­во-сти­ли­сти­че­ские, рито­ри­че­ские раз­но­вид­но­сти ново­стей, шоу о жиз­ни «звёзд­ных» и про­стых людей, о скан­даль­ных быто­вых ситу­а­ци­ях; фено­ме­ны «реаль­но­го теле­ви­де­ния», граж­дан­ской жур­на­ли­сти­ки, бло­го­сфе­ры, в кото­рых мак­си­маль­но фоку­си­ру­ет­ся и про­яв­ля­ет­ся по зако­нам мас­сме­диа самоё жизнь. Это фик­си­ру­ет­ся образ­ной, язы­ко­вой, рече­вой, дис­кур­сив­ной, содер­жа­тель­ны­ми фор­ма­ми, в кото­рых осу­ществ­ля­ет себя меди­а­текст. Опре­де­ля­ю­щим здесь явля­ет­ся вос­про­из­ве­де­ние жиз­ни в пове­ден­че­ских, рито­ри­че­ских фор­мах самой жиз­ни. Так, в осно­ве ток-шоу и реа­ли­ти-шоу лежит мини­маль­ная житей­ская ситу­а­ция, кото­рая мак­си­маль­но мас­шта­би­ру­ет­ся и вос­со­зда­ет­ся в фор­мах, при­бли­жен­ных к фор­мам и прин­ци­пам житей­ско­го обще­ния. Соци­аль­но, поли­ти­че­ски, мораль­но-эти­че­ски зна­чи­мые собы­тия, моде­ли пове­де­ния режис­си­ру­ют­ся и реа­ли­зу­ют­ся в шоу по типу «семей­но-быто­во­го», «улич­но­го», «вагон­ных спо­ров» выяс­не­ния отно­ше­ний. Опре­де­ля­ю­щим здесь явля­ет­ся не обсуж­де­ние, реше­ние про­бле­мы, не досто­вер­ность, инфор­ма­тив­ность, фак­таж­ность, а каче­ствен­но иное: ситу­а­ция и про­цесс ком­му­ни­ка­ции, ими­ти­ру­ю­щие спон­тан­ность три­ви­аль­но, обы­ден­но пони­ма­е­мо­го и выра­жа­е­мо­го чув­ства жиз­ни и кра­со­ты. Диф­фе­рен­ци­а­ция ново­стей стре­мит­ся мак­си­маль­но охва­тить и отоб­ра­зить все сфе­ры жиз­ни и чувств человека. 

В резуль­та­те чего меди­а­текст, подоб­но рим­ским зре­ли­щам, «про­яв­ля­ет такую жаж­ду силь­ных ощу­ще­ний, кро­во­жад­но­го воз­буж­де­ния и вся­ко­го неистов­ства, соци­аль­но­го и зве­ри­но­го одно­вре­мен­но, что ника­ки­ми вуль­гар­но-эко­но­ми­че­ски­ми тео­ри­я­ми до этих явле­ний и не кос­нешь­ся» [Лосев 1979: 46]. Здесь сфе­ра чистой эсте­ти­ки, всё это мож­но срав­нить толь­ко с «чисто эсте­ти­че­ской пред­мет­но­стью» [Лосев 1998: 110].

На совре­мен­ный меди­а­текст, как и на рим­ские зре­ли­ща, чело­ве­ком, обще­ством отво­дит­ся или, как писал А. А. Лосев, «тра­тит­ся и колос­саль­ное вре­мя» [Лосев 1979: 46], что тоже есть пока­за­тель дей­ствия эсте­ти­ки, пони­ма­е­мой как смыс­лоофор­ми­тель­ные прин­ци­пы одно­вре­мен­но и более, и менее важ­ных поступ­ков, собы­тий, явле­ний. При­чем дела­ет­ся это доб­ро­воль­но, с насла­жде­ни­ем, с про­яв­ле­ни­ем чув­ства жиз­ни и чув­ства соци­аль­но­го бытия, кото­рые тяго­те­ют к лич­ност­ным пре­дель­ным откро­ве­ни­ям, после­до­ва­тель­но­му, доб­ро­воль­но­му уни­что­же­нию сфе­ры сокро­вен­но­го и для отдель­но­го чело­ве­ка, и для обще­ства. Всё стре­мит­ся стать ново­стью, при­об­ре­сти новост­ную цен­ность, ока­зать­ся рито­ри­че­ски состо­яв­шим­ся пред­ме­том и ситу­а­ци­ей для шоу, реаль­но­го теле­ви­де­ния и собы­ти­ем в новых медиа, соци­аль­ных сетях. Это стрем­ле­ние и спо­со­бы его вопло­ще­ния в меди­а­тек­сте при­об­ре­ли, по уже не раз упо­ми­нав­шей­ся идее Лосе­ва, такие свой­ства «само­дав­ле­ния, тако­го насла­жде­ния от это­го само­дав­ле­ния, такой изощ­рен­ной выра­зи­тель­но­сти и такой авто­но­мии выра­зи­тель­ных форм, что всё это мож­но срав­нить толь­ко с чисто эсте­ти­че­ской пред­мет­но­стью» [Лосев 1998: 110]. При­чем реа­ли­зу­ет­ся это на уже выра­бо­тан­ном, само­сто­я­тель­ном и, пожа­луй, «интер­на­ци­о­наль­ном», обще­куль­тур­ном меди­а­язы­ке, кото­рый, подоб­но латин­ско­му язы­ку в его трак­тов­ке А. А. Лосе­вым, явля­ет­ся одним из обра­зов чув­ства кра­со­ты [Лосев 1979: 411].

Дале­ко не слу­чай­но ново­ев­ро­пей­ский чело­век стре­мит­ся стать меди­а­тек­стом, начи­ная от хре­сто­ма­тий­но­го стра­ха или, наобо­рот, жела­ния попасть в ново­сти и закан­чи­вая уча­сти­ем в реа­ли­ти-про­ек­тах, ростом сете­во­го вуай­е­риз­ма. Как об этом пишет П. Вири­льо, «исто­рия демон­стри­ру­ет появ­ле­ние ново­го вида теле-виде­ния, име­ю­ще­го целью уже не раз­вле­че­ние или инфор­ми­ро­ва­ние масс теле­зри­те­лей, а втор­же­ние и выстав­ле­ние напо­каз, подоб­но ново­му осве­ще­нию, лич­но­го про­стран­ства отдель­ных людей… …страх выста­вить напо­каз повсе­днев­ную лич­ную жизнь сме­ня­ет­ся жела­ни­ем предо­ста­вить себя взгля­дам все­го мира. <…> …это спо­соб­ству­ет пре­об­ра­зо­ва­нию мест оби­та­ния в чисто медий­ную про-явлен­ность (trans-apparence) еже­се­кунд­но постав­ля­е­мых обра­зов реаль­но оби­та­е­мо­го про­стран­ства» [Вири­лио 2002: 50, 511]. Это, каза­лось бы, прин­ци­пи­аль­но новое отно­ше­ние и чело­ве­ка, и меди­а­тек­ста к реаль­но­сти, к чув­ству соци­аль­но­го, к чув­ству жиз­ни, к един­ству чув­ства жиз­ни и кра­со­ты сно­ва, раз­ви­ва­ясь, обна­ру­жи­ва­ет новые воз­мож­но­сти эсте­ти­че­ских гра­ниц меди­а­тек­ста, кото­рые по-преж­не­му обу­слов­ле­ны тра­ди­ци­он­ной про­бле­мой обра­за, образ­но­сти, рито­ри­че­ской, ком­му­ни­ка­тив­ной ситу­а­ции, пере­шед­ших в каче­ствен­но новое состо­я­ние. Это ста­рый-новый пара­докс эсте­ти­че­ских гра­ниц медиатекста. 

Выво­ды. Как пред­став­ля­ет­ся, вза­и­мо­связь эсте­ти­че­ско­го и меди­а­тек­ста, кото­рая в послед­нее вре­мя ста­ла пред­ме­том при­сталь­но­го вни­ма­ния тео­ре­ти­ков и прак­ти­ков мас­сме­диа, мас­со­вой ком­му­ни­ка­ции, надо рас­смат­ри­вать, оттал­ки­ва­ясь от кон­цеп­ции эсте­ти­че­ско­го А. А. Лосе­ва. В ряде работ, посвя­щен­ных про­бле­мам эсте­ти­ки, Лосев отме­чал, что эсте­ти­че­ское необ­хо­ди­мо пони­мать преж­де все­го как смыс­лоофор­ми­тель­ные прин­ци­пы. Эсте­ти­че­ское как авто­но­мия выра­зи­тель­ных форм, как насла­жде­ние обще­ства, чело­ве­ка этой само­до­вле­ю­щей выра­зи­тель­но­стью отно­сит­ся не толь­ко к сфе­ре тео­рии, «высо­ко­го» искус­ства, но и к сфе­ре быта, повсе­днев­но­сти. При этом важ­но брать эсте­ти­че­ское «во всей его раз­вер­ну­той широ­те и глу­бине, пони­мая не толь­ко как абстракт­ный прин­цип, но и как бес­ко­неч­но раз­но­об­раз­ную сте­пень осу­ществ­ле­ния это­го прин­ци­па…» [Лосев 1998: 110]. Меди­а­текст дав­но отно­сит­ся к сфе­ре соци­аль­но­го и повсе­днев­но­сти, явля­ясь их свое­об­раз­ной фор­мой, через кото­рую реа­ли­зу­ет­ся эсте­ти­че­ское. В нем выра­жа­ет­ся «эсте­ти­че­ская пред­мет­ность», «эсте­ти­че­ское само­до­вле­ние» [Там же: 115] тео­рии и прак­ти­ки, соци­аль­но­го и повсе­днев­но­сти модер­но­го мира. В новей­шее вре­мя меди­а­текст стал пол­но­прав­ным, само­сто­я­тель­ным и само­цен­ным репре­зен­тан­том един­ства чув­ства жиз­ни и кра­со­ты; памят­ни­ком нашей эпо­хи, подоб­ным про­из­ве­де­ни­ям искус­ства, рели­гии, язы­ку, быто­вым, соци­аль­ным, поли­ти­че­ским типам, зна­ко­вым поступ­кам людей и обще­ства. Соб­ствен­но это един­ство обна­ру­жи­ва­ет эсте­ти­че­ские гра­ни­цы меди­а­тек­ста. Они опре­де­ля­ют­ся тем, что меди­а­текст одно­вре­мен­но есть и один из веду­щих обра­зов ново­ев­ро­пей­ско­го един­ства жиз­ни и кра­со­ты, кото­рое в нем достиг­ло одно­го из мак­си­маль­ных вопло­ще­ний, подоб­но рели­гии, язы­ку, искус­ству в клас­си­че­ской куль­ту­ре. Меди­а­текст, отно­ше­ние к нему чело­ве­ка, соци­у­ма есть и пол­но­прав­ное про­яв­ле­ние чув­ства жиз­ни, кото­рое осу­ществ­ля­ет­ся во всех сфе­рах дея­тель­но­сти. Эсте­ти­че­ские гра­ни­цы, раз­во­ра­чи­ва­ю­щи­е­ся в этом диа­па­зоне «образ жиз­ни — чув­ство жиз­ни — поступ­ки», тре­бу­ют исследования. 

© Шеста­ко­ва Э. Г., 2017