В статье рассматривается медианарратив о Второй мировой (Великой Отечественной) войне в контексте таких понятий, как интердискурс, нарративный сценарий (формат), тип текста. Теоретическим материалом послужили работы М. М. Бахтина и М. Н. Кожиной о полифонии и диалогичности текста; Б. А. Успенского о поэтике композиции; Ж. Женетта о стратегиях повествования; А. Нюннинга о контекстно-ориентированной нарраталогии; Дж. Пира о дискурсно-ориентированной нарратологии, а также работы современных исследователей — Л. Р. Дускаевой, В. Н. Суздальцевой, И. В. Анненковой и др. «Военные» нарративные медиаматериалы рассматриваются сквозь призму философии, нарратологии, лингвистики. В качестве объекта исследования послужили публикации Г. В. Зотова в АиФ, которые воплощают собой наиболее типичные черты медиаматериалов о войне, характерные для качественной прессы, а также ряд статей и других жанровых форм, представленных в «Росбалт», в «112 Украина», «Обозреватель», «Телеграф», «Страна.ua», Neue Zürcher Zeitung, CNN International, Gazeta Wyborcza, Polskie Radio, Do Rzeczy, TVN 24 (рассматривались медиаматериалы с 2015 по 2017 г., отражающие постепенное формирование нарративных сценариев о войне, характерных для современных российских, украинских и западноевропейских СМИ). Для исследования полифоничного медийного интердискурса о Великой Отечественной войне использовались метод дискурсивного анализа, лингвистического анализа текста, анализ текста с позиций нарратологии. Были отмечены приемы манипуляции в медиатекстах — интерпретация фактов, их идеологическое и аксиологическое фреймирование, сопряжение с «низкими» мотивами, конструирование концептуальных символов и др. Современный медиатекст о войне обладает таким качеством, как оценочность — категориальная черта текста СМИ. Отмечены общие для медиатекстов типологические особенности медианарратива — диалогичность, мультимедийность, поликодовость, антропоцентричность: тексты отражают особенности авторского мировосприятия, субъективной трактовки событий и явлений.
Media narrative about War
The article is devoted to The Second World War (The Great Patriotic War) media interdiscourse, which is narrative, dialogical, polyphonical. The theoretical materials are the works of M. M. Bakhtin and M. N. Kozhina about polyphony and dialogicality of the text; B. A. Uspensky, poetics of composition; G. Genette on narrative strategies; A. Nünning about “context-oriented” narratology; John Pier of “discourse-oriented” narratology, as well as the works of modern researchers — L. R. Duskaeva, V. N. Suzdaltzeva, I. V. Annenkova, etc. This research is based on such terms as narrative format, text type. Some manipulative strategies of creating media discourse are also covered in this article — among them are interpretation of facts, their ideological and axiological framing, pair with low motives, a conceptual design of symbols and allegories, etc. There are also marked such common typological features of media texts as dialogicality, multimediality, creolization. They have such qualities as polycodeness, anthropocentricity, that is, the texts reflect the characteristics of the author’s worldview, interpretation of events. They are targeted not to an average citizen, but at least to a representative of particular stratum, a personality. Modern media texts about the war also have such categorical quality of media discourse as an evaluation.
Ирина Борисовна Александрова — канд. филол. наук, доц.;
irina.aleksandrova7@yandex.ru
Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова,
Российская Федерация, 125009, Москва, Моховая ул., 9, к. 20
Irina B. Aleksandrova — PhD, Associate Professor;
irina.aleksandrova7@yandex.ru
Lomonosov Moscow State University,
9, r. 20, Mokhovaya ul., Moscow, 125009, Russian Federation
Александрова И. Б. Медианарратив о войне // Медиалингвистика, 2018. Т. 5, № 1. С. 21–33.
DOI: 10.21638/11701/spbu22.2018.102
URL: https://medialing.ru/medianarrativ-o-vojne/ (дата обращения: 08.11.2024).
Aleksandrova I. B. Media narrative about War. Media Linguistics, 2018, Vol. 5, No. 1, pp. 21–33. (In Russian)
DOI: 10.21638/11701/spbu22.2018.102
URL: https://medialing.ru/medianarrativ-o-vojne/ (accessed: 08.11.2024).
УДК 81'42
Постановка проблемы и история вопроса. Нарратология — ветвь науки, которая появилась сравнительно недавно, после того как в 1969 г. Цветан Тодоров ввел этот термин, конституировав зарождение новой, мультидисциплинарной «науки о повествовании», способной стать основой для исследований в различных областях. В наше время можно говорить уже о появлении медианарратологии, которая рассматривает в качестве объекта исследования нарративный текст СМИ, дискурс, интердискурс. Они основываются на присутствии повествовательной структуры, в которой отражена субъективная картина мира автора и которая терминологически и концептуально может быть обозначена как медианарратив.
Медианарратив реализуется на уровне как отдельно взятого текста (способного принимать разные жанровые формы), так и ряда текстов, объединенных единой темой, т. е. дискурса, а также нескольких дискурсов, взаимодополняющих друг друга или оппозиционных друг другу, — иначе говоря, на уровне макронаррации, интердискурса. Эта терминологическая база может быть использована при анализе медианарратива о Великой Отечественной войне, который реализуется всеми названными макросинтаксическими структурами. Такая постановка проблемы помогает выявить субъективный характер как текстов, так и интердискурса о войне, рассмотреть его философские, нарратологические, лингвистические особенности.
Медианарратив о войне, как и другие нарратологические структуры, исследуется в контексте философии, нарратологии, лингвистики.
Бесспорно, что современные нарративно организованные медиатексты диалогичны, так как «рассказ» всегда предполагает адресанта и адресата, нарратора и наррататора. Вот почему одним из философско-лингвистических источников исследования стали работы М. М. Бахтина [Бахтин 1972; Бахтин 1975; Бахтин 1979а; Бахтин 1979б; Бахтин 1990], сыгравшие большую роль в научно-философском осмыслении категории диалогичности. Ученый полагал: «Быть — значит общаться диалогически. Когда диалог кончается, все кончается. <…> Два голоса — минимум жизни, минимум бытия» [Бахтин 1972: 45]; «Чужие сознания нельзя созерцать, анализировать, определять как объекты, как вещи, с ними можно только диалогически общаться. Думать о них — значит говорить с ними, иначе они тотчас же поворачиваются своей объектной стороной: они замолкают, закрываются и застывают в завершенные объектные образы» [Бахтин 1979а: 55]. Диалогичность, полифония, как бытийная, так и речевая, — коренное свойство жизни: «Актуальный смысл принадлежит не одному (одинокому) смыслу, а только двум встретившимся и соприкоснувшимся смыслам. Не может быть „смысла в себе“ — он существует только для другого смысла, то есть существует только вместе с ним» [Бахтин 1979б: 350]. Образ мира складывается из множества «неслиянных голосов», вступающих между собой в диалог-спор. Этот спор рождает истину, которая формулируется каждым участником диалога по-своему. Таким образом, диалог, по Бахтину, предполагает наличие ряда относительно самостоятельных высказываний, объединенных одной темой, пространством и временем, понятных благодаря общему жизненному опыту собеседников.
В качестве философской базы для анализа медианарратива интересна и теория Ж.-Ф. Лиотара о «закате метанарраций», сформулированная в работе «Состояние постмодерна: доклад о знании»: «Социальная прагматика не обладает „простотой“ научной прагматики. Это чудище, образованное наслоением сетей гетероморфных классов высказываний (денотативных, прескриптивных, перформативных, технических, оценочных и т. д.). Нет никаких оснований считать, что можно определить метапрескрипции, общие для всех языковых игр, и что один обновляемый консенсус (тот, что в определенные моменты главенствует в научном сообществе) может охватить совокупность метапрескрипций, упорядочивающих совокупность высказываний, циркулирующих в обществе. Сегодняшний закат легитимирующих рассказов: как традиционных, так и „модернистских“ (эмансипация человечества, становление Идеи), — связан как раз с отказом от этой веры» [Лиотар 1998]. Лиотар постулирует идею плюралистичности бытия: если нет метанарраций, т. е. единых, принимаемых всем человечеством «историй», объясняющих бытие, то единственно верным становится тезис о существовании многих «рассказов», в которых отражается индивидуальное представление автора о жизни, его картина мира. Эта идея была развита Ж.-М. Шеффером [Schaeffer 2009; Schaeffer, Vultur 2005], который разграничивал понятия «фикциональность» (то есть «вымысел» как таковой, в отличие от реального течения событий) и «нарратив» (т. е. историю о жизни с собственной интерпретацией происходящего).
Эти базовые философские установки могут быть применены к современному медианарративу, понимаемому в широком смысле как «рассказывание историй» (storytelling) о жизни. Понятие «медианарратив» может объединять собой тексты (жанровые структуры) и дискурсы разных уровней, основанные на идее авторского, субъективного повествования о бытии.
В контексте нарратологии теоретической базой исследования послужили:
- гипотезы Шломит Риммон-Кенан (Shlomith Rimmon-Kenan) о константной диалогичности текста, о необходимости учитывать читательские возможности прочтения наррации, т. е. декодирования информации, заложенной в тексте и в других формах проявления культуры, например в скульптуре, в музыке и в цифровых медиа: «несколько специфических “классических“ нарратологических категорий… теперь, как правило, рассматриваются не как “черты“ или “свойства“ нарративных текстов, а как подразумеваемые возможности чтения, информирующие о взаимодействии между читателем и текстом… между идеологией кодирования в плане культуры и совместимым или устойчивым декодированием со стороны читателя» [Rimmon-Kenan 2002: 145]. Перспективным для изучения медианарратива представляется ее термин трансмедиальная нарратология, изучающая наррации, присутствующие в разных видах творческого бытия человека, в том числе и в журналистике (другое название — интермедиальная нарратология);
- теории Дэвида Хёрмана (David Herman), которые представляют когнитивистское направление в нарратологии (одна из его работ, в частности, так и называется — «Когнитивная нарратология» [Herman 2013]. Ученый указывает на полидисциплинарный характер современной нарратологии, подчеркивая ее связь с лингвистическими исследованиями: «Когнитивная нарратология охватывает множество методов анализа и разнообразных повествовательных корпусов. Соответствующие корпусы включают в себя выдуманные и невыдуманные печатные нарративы; компьютерно-опосредованные нарративы, такие как гипертекстовые сочинения, созданные по электронной почте романы, а также блоги; комиксы и графические романы; кинематографические нарративы; повествования как взаимодействие лицом к лицу и другие примеры текстов повествовательного типа… Между тем теоретики, изучающие релевантные для сознания аспекты повествовательных практик, привлекают описательные и объяснительные инструменты из различных областей — в частности, из-за междисциплинарного характера исследований в области сознания и мозга. Исходные дисциплины, помимо нарратологии, включают в себя лингвистику, информатику, философию, психологию и другие сферы» [Herman 2013];
- гипотезы Джона Пира (John Pier), отражающие идеи нарратологического исследования, в основе которого лежит дискурс-анализ: «Нарратология, задуманная в соответствии с постулатами, целями и методологиями дискурс-анализа… обеспечивает общую концептуальную основу для дискурса, в рамках которой можно обращаться к многообразным аспектам нарратива во всех его формах» [Пир 2013];
- работы ученых, разрабатывающих принципы контекстно-ориентированной, или межродовой, нарратологии: ученые исследуют нарративные особенности драмы (Брайан Ричардсон, Ансгар Нюннинг, Рой Зоммер), лирической поэзии (Эва Мюллер-Цеттельман); изучают черты нарратива в медицинских документах Средневековья и Нового времени (Ирма Таавитсайнен) [подр. см. Current trends… 2011].
Эти исследования позволяют утверждать, что важнейшая современная тенденция в нарратологии состоит в сочетании когнитивистского, дискурсивно-аналитического и трансмедиального подходов.
На лингвистическом уровне основой исследования стали работы о диалогичности речи М. Н. Кожиной [Кожина 1986; Кожина 1999] и Л. Р. Дускаевой [Дускаева 2012], идея Г. Я. Солганика о субъективной модальности как об общеязыковой категории [Солганик 2010: 4], И. В. Анненковой о риторической основе медиадискурса [Анненкова 2011], В. Н. Суздальцевой о языковых способах конструирования образа власти, о речевых приемах манипуляции в СМИ [Суздальцева 2017].
Эти исследования позволили:
- проанализировать полифоничный интердискурс о Великой Отечественной войне как способ мировосприятия (т. е. дать характеристику макронаррации о войне, имеющую интердискурсивный характер), вид дискурса (нарративный формат, нарративный сценарий в СМИ) и средство для усиления экспрессивности медиатекста и медиадискурса (media storytelling как средство усиления аттрактивности текста для читателя);
дать общую характеристику основных нарративных медиасценариев о Великой Отечественной войне, характерных для журналистики Западной Европы и США, Украины, России, отметив при этом основные приемы манипуляции в медианарративах о войне (интерпретация фактов, конструирование идеологически и культурологически обусловленного концепта войны; использование идеологем и культурем Великой Отечественной войны, характеризующих различное представление о войне, сложившееся к 2017 г. у народов Западной Европы, США, Украины, с одной стороны, и России — с другой).
Описание методики исследования. Во время исследования использовался дескриптивно-сопоставительный метод, основанный на выборочном анализе лингвистических явлений, относящихся к сфере исследования. Исследование проводилось на основе собственно нарратологического анализа, а также дискурсивного анализа и лингвистического анализа текста.
Анализ материала. Анализ медиаматериалов показал, что в настоящее время существуют три группы публикаций, которые включаются в интердискурс о Великой Отечественной войне (а точнее — о Второй мировой войне). Российский дискурс, если говорить о материалах качественных медиа, основывается на культуреме (термин И. В. Ерофеевой [Ерофеева 2017: 117]) противоестественности войны как таковой. Эта культурема опосредуется всем национальным аксиологическим опытом русского народа, она запечатлена в пословицах и поговорках (Всякая война от супостата, не от Бога), летописных преданиях (легенды об обрах, древлянах и др.). Безусловно, отражена она и в классической русской литературе. В романе «Война и мир» Л. Н. Толстой пишет: «…началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие». Но освободительная отечественная война получает свое оправдание: «Всем народом навалиться хотят…». «Скрытая теплота патриотизма» — вот то, что становится решающим фактором в победе над врагом, который вторгся в твое Отечество, пришел, чтобы отдать на поругание Родину-мать, отторг ребенка от матери и отца, лишил его семьи.
Эта идея превалирует в современных российских массмедиа. Она воплощается при помощи разных «историй», которые как мозаика собираются воедино в медианарративе о войне. Таковы, к примеру, публикации Георгия Зотова, журналиста АиФ, — автора, «военные» статьи которого наиболее полно отражают восприятие войны, характерное для качественной российской прессы: Тайна “Лебенсборна“. Куда делись 50 000 детей, украденных эсэсовцами в СССР от 19 сент. 2012 г.; Из вывезенных нацистами на „перевоспитание„ детей домой вернулись три процента от 3 окт. 2012 г.; «Я был на “фабрике убийц“ Гиммлера». Воспоминания миллионера из Гамбурга от 17 апр. 2013 г.; Пепел, кровь и молитва. Репортаж из бывшего концлагеря СС Майданека от 4 мая 2017 г. и др.
Мы уже рассматривали ранее полифоничный нарратив Зотова о Лебенсборне [Александрова 2016]. Вот почему в этой статье объектом исследования стал другой текст журналиста — о Майданеке (Г. Зотов. Пепел, кровь и молитва. Репортаж из бывшего концлагеря СС Майданека // АиФ. 4 мая 2017 г.), в частности, морфологические, синтаксические и собственно нарративные особенности.
Журналист сочетает в своем материале глаголы разного вида и времени:
- прошедшего имперфектного, повторяющегося: Сюда заводили по 50 человек якобы в баню — выдавали мыло, просили аккуратно складывать одежду. Жертвы входили в цементную душевую, дверь блокировалась, и из отверстий на потолке струился газ; Людей заставляли ложиться во рвы друг на друга, «слоем», а затем убивали выстрелом в затылок. Оно воссоздает типичную картину жизни в Майданеке, помогает автору показать будничность ежедневно совершаемых страшных преступлений против жизни и человека. Морфологическое средство выражения этого вида прошедшего времени — глагол несовершенного вида;
- прошедшего перфектного, т. е. выражающего значение результата или состояния, связанного с настоящим временем: Вышки над лагерем потемнели от времени, дерево стало угольно-чёрным. С этой целью используются и причастия: Печи крематория закопчены огнём, их невозможно очистить от впитавшихся в металл останков сотен тысяч людей. Не случайно вторая часть фразы представляет собой безличное предложение со сказуемым — категорией состояния, которое ярко передает личные ощущения рассказчика, вводит в текст субъективную модальность;
- прошедшего «летописного», фактографического, при помощи которого автор сообщает об итогах событий недавнего прошлого (используются глаголы совершенного вида аористного типа или несовершенного вида прошедшего продолженного, для выражения которого автору требуются обстоятельственные конкретизаторы — в нашем примере это существительное неделю): 3 ноября 1943 г. в рамках так называемой «Операции “Эрнтефест” (праздник сбора урожая) эсэсовцы расстреляли в Майданеке 18 400 евреев, включая многих граждан СССР… 611 человек потом неделю сортировали имущество казнённых, в том числе эту самую обувь. Сортировщиков тоже уничтожили — мужчин расстреляли, женщин отправили в газовую камеру. Такой подчеркнуто-бесстрастный стиль рассказа — мощный прием воздействия на наррататора, так как в этом случае содержание факта, контрастируя с нейтральным тоном нарратора, рельефно высвечивается, и для читателя становится очевидной чудовищность деятельности гитлеровцев в «лагере смерти»;
- настоящего «репортажного»: Зотов стремится перенести читателя на место событий, побудить читателя пережить те же чувства, что и сам автор: Готовясь служить мессу в память о замученных в Майданеке поляках, ксёндз стелет скатерть на подготовленный стол, достаёт Библию и свечи. Подросткам здесь явно неинтересно — они шутят, улыбаются, выходят покурить. Так постепенно вводится тема отсутствия исторической памяти у молодого поколения Польши.
Проанализируем другой фрагмент: …попадаешь в барак, доверху набитый старой, полуистлевшей обувью. Я долго рассматриваю её… рядами горят лампочки, окутанные шарами из колючей проволоки. Проигрывается аудиозапись — на польском, русском, идиш люди просят Бога сохранить им жизнь. В этом отрывке сочетаются личные глаголы 1, 2 и 3‑го лица, причем категория лица выполняет разные функции: глагол попадаешь помогает автору диалогизировать повествование, включая читателя в свои действия; глагол рассматриваю вновь вводит авторское, субъективное начало, передает точку зрения журналиста; форма средневозвратного залога проигрывается способствует усилению нейтральной тональности, обезличенности происходящего — а далее идет личный глагол просят, в контексте фразы приобретающий значение призыва ко всеобщему вечному миру.
Наряду с морфологической полифоничностью присутствует и многоголосие синтаксическое. Зотов чередует «сказовую» речь от первого лица с косвенной речью в третьем лице (см. предыдущий пример), монологическую — с диалогической: Сотрудник музея сообщает: в лагере погибло 80 000 человек. «Как это? — удивляюсь я. — Ведь на Нюрнбергском процессе фигурировала цифра в 300 000, треть из них — поляки». Оказывается, после 1991 г. число жертв постоянно снижают — сперва постановили, что в Майданеке замучили 200 000 людей, недавно и вовсе «скостили» до 80 000: дескать, точнее пересчитали. Полифония становится приемом воздействия на адресата, помогая адресанту наиболее ярко представить идею исторической памяти как условия аксиологического бытия общества. Особенно отчетливо лейтмотив автора звучит в том случае, когда он вводит прием прямого диалога автора-путешественника и участников событий — школьников из Люблина: «Вы знаете, кто освободил этот лагерь?» — спрашиваю я. Среди молодых поляков замешательство. «Англичане?» — неуверенно говорит светловолосая девочка. «Нет, американцы! — перебивает её худощавый паренёк. — Кажется, тут был десант!» — «Русские», — тихо произносит священник. Школьники поражены: новость для них словно гром среди ясного неба. Зотов сочетает разные типы речи — монологическую, но при этом насыщенную маркерами субъективной модальности (в текст вводятся обстоятельственные конкретизаторы, частицы, эмоциональные пунктуационные знаки и пр.), и диалогическую. Он использует прием диалогизации, для того чтобы сделать текст драматичнее и, повторим, ввести многоголосие разных типов, которое отличает все его статьи.
Этот принцип полифоничности характеризует и типологию нарративных стратегий, использованных в статье. В материале от 4 мая 2017 г. звучит голос автора, воспроизводящего события 40‑х годов XX в., — это диегетический (Ж. Женетт) уровень повествования, т. е. сообщение из истории Майданека. Помимо этого читатель слышит и голос автора — участника путешествия по лагерю; школьников из Люблина, священника — участников экскурсии; девушки и юноши — посетителей музея; экскурсовода. Эти голоса помогают передать наррацию путешествия автора по «лагерю смерти», что представляется вторым, интрадиегетическим, уровнем наррации, рождающим «рассказ о рассказе». И наконец, еще один, метадиегетический, уровень — это обобщение, сделанное автором — журналистом-аналитиком, который стремится напомнить о страшных днях войны, о необходимости не забывать свое прошлое, знать свою недавнюю историю. К этому уровню принадлежат и точки зрения виртуальных собеседников автора — главного редактора интернет-портала Strajk Мачея Вишневского, корреспондента Болгарского национального радио в Варшаве Бояна Станиславского, бывшего заключенного Майданека Александра Петрова, попавшего в концлагерь шестилетним мальчиком, и, наконец, польских властей, которые, как пишет в рассматриваемой статье Г. В. Зотов, на официальном уровне оскорбляют память солдат, ценой своей жизни остановивших печи концлагеря Майданек… Полифоничность этого текста основана на оппозиции голосов журналиста и тех, кто разделяет его точку зрения, с одной стороны, и «польских властей» — с другой. Выстраивая полифонию по принципу контраста, журналист усиливает выразительную силу этого текста, его дискурсивную составляющую. Появляется целая система фокализаций (точек зрения на события), которая делает текст не одномерным, линейным, а стереоскопичным, объемным.
В наше время культурема сохранения исторической памяти, освободительной отечественной войны приобрела мощное идеологическое звучание, а идея победы в войне за освобождение своего Отечества воспринимается как идеологема. Не случайно такое значение приобрели репортажи с парада Победы, освещение народного марша «Бессмертный полк»: российские СМИ — Первый канал, телеканалы «Россия», «Культура», «Россия-24» и др. — подчеркивают огромное значение памяти о погибших родных, отдавших жизнь за освобождение Родины от фашистской агрессии (рамки статьи не позволяют нам проанализировать эти медиаматериалы так же подробно, как публикации Г. В. Зотова). То, что концепт войны связан с концептом семьи, не случайно: семья — самое дорогое, родное, что есть у каждого человека. Вот потому-то и появляется Родина-мать, Отечество. Идея семейного осмысления подвига родственников, сражавшихся в годы Великой Отечественной войны за освобождение народа от порабощения захватчиками, приобрела в современном российском обществе статус «духовной скрепы». «Скрытая теплота патриотизма» стала вдруг явной, дала возможность ощутить свою соборность (и это еще одна культурема — единства нации, потерянного в годы перестройки и в постперестроечное время).
Однако и российский дискурс о войне, если рассматривать его объективно, нельзя назвать одномерным. Существуют и другие точки зрения на роль военных событий в современной истории. Так, нельзя не сказать о позиции Станислава Белковского, политтехнолога и публициста, директора Института национальной стратегии, который полагает, что «в РФ на смену идеологии пришло тиражирование мифов о прошлом… Кремль во многом оправдывает через Сталина сегодняшний авторитаризм и использует победу в Великой Отечественной войне как доказательство собственной легитимности — а это так или иначе связано с именем и деятельностью Сталина» (Российская пропаганда принадлежит мёртвым // Росбалт. 26.08.2017). Но эта позиция вводится в интервью с журналистом, который, в свою очередь, осторожно представляет посредством вопроса свою точку зрения на современные мифы, в том числе и миф о войне: Сейчас скажу крамольную вещь. Может быть, пропаганда — это в какой-то степени благо? Может, она и в самом деле цементирует общество — все эти расхожие мифы о славном прошлом, лубки, скрепы и тому подобное… Особенность российского «военного» дискурса в том, что он диалогичен, а не авторитарен.
Антитеза этой группе материалов СМИ — украинские публикации, в которых память о Великой Отечественной войне представлена в контексте общей «декоммунизации» страны, она выкорчевывается всеми способами и средствами (см. публикации: «112 Украина» (За ленточку будут сажать; В Одессе демонтировали памятный камень маршалу Жукову), «Обозреватель» («Горюйте, возлагайте цветы»: Аваков разрешил украинцам отметить 9 Мая; В Раде предложили отучить Украину праздновать 9 Мая), «Страна.ua» (В Харькове вандалы осквернили братскую могилу — в третий раз за полгода и др.). Используя прием мифологизации символов и дат, украинские медиа подчеркивают принадлежность своей страны к Европе. Так, в контексте украинской антироссийской медиакампании противопоставляются такие символы отношения к истории, как георгиевская ленточка (напомним, что ее в качестве знака памяти о подвиге наших дедов и отцов в Великой Отечественной войне предложили использовать новостное агентство РИА «Новости», Региональная общественная организация социальной поддержки молодежи «Студенческая община») и красная гвоздика, 9 Мая и 8 мая. Война символов началась еще в 2015 г., в дни 70-летия Победы над фашизмом: С этого года в Украине символом памяти победы и памяти жертв Второй мировой войны станет цветок красного мака… Такое решение приняли из-за того, что теперь в сознании украинцев черно-желтая лента — отрицательный символ, ассоциируется с войной на Донбассе. «Начиная с этого года, мы со всей Европой будем отмечать 8 мая как день памяти и примирения, отдавая дань и ветеранам всех фронтов, и участникам украинского освободительного движения, которое было частью общеевропейского явления, когда люди становились против захватчиков, защищая свой дом и стремясь к свободе для своей страны», — отметил заместитель главы Администрации Президента Украины Ростислав Павленко (Телеграф. 6.05.2015. URL: https://telegraf.com.ua/ukraina/obshhestvo/1831255-ukraina-otkazhetsya-ot-georgievskih-lent-v-polzu-krasnyih-makov.html. Дата обращения 30.08.2017).
В более поздних новостных материалах украинского «Телеграфа» также подчеркивается восприятие российского символа Победы как аллегории агрессивных экспансионистских намерений России по отношению к «свободной Украине»: Президент Украины Петр Порошенко подписал закон относительно запрета изготовления и пропаганды георгиевской (гвардейской) ленты. «Почему? Потому, что это не является символикой Второй мировой, это символика — символ агрессии против Украины 2014–2017 годов. Потому что обвешанные этими лентами боевики убивают наших воинов каждый день и ночь», — отметил Порошенко (Телеграф. 12.07.2017. URL: https://telegraf.com.ua/ukraina/politika/3421620-prezident-ukrainyi-zapretil-georgievskie-lentyi.html. Дата обращения 30.08.2017); Верховная Рада ввела штраф за изготовление и пропагандистское использование георгиевской ленты. По словам автора принятых изменений, народного депутата фракции «Народный фронт» Антона Геращенко, «так называемая георгиевская (гвардейская) ленточка уже давно является символом российской агрессии» (Телеграф. 16.05.2017. URL: https://telegraf.com.ua/ukraina/obshhestvo/3366595-rada-zapretila-georgievskuyu-lentu-v-ukraine.html. Дата обращения 30.08.2017).
Сообщается и о первых прецедентах административного наказания за ношение георгиевской ленты: В четверг, 22 июня, во время массового мероприятия, посвященного Дню скорби и памяти жертв войны, в Днепре у женщины изъяли георгиевскую ленту… Как сообщалось, 16 мая Верховная Рада приняла закон «О внесении дополнения в Кодекс Украины об административных правонарушениях относительно запрета производства и пропаганды „георгиевской“ (гвардейской) ленточки». Кодекс дополнен новой статьей 173, предусматривающей наложение штрафа в размере от 50 до 150 не облагаемых налогом минимумов доходов граждан с конфискацией «георгиевской» (гвардейской) ленточки или предметов, содержащих ее изображение, за публичное использование, демонстрацию или ношение ленточки, или ее изображение (Телеграф. 28.08.2017. URL: https://telegraf.com.ua/ukraina/mestnyiy/3443813-pervyiy-shtraf-za-georgievskuyu-lentu-v-dnepre-sostavlen-adminprotokol.html. Дата обращения 30.08.2017). Ряд новостных материалов «Телеграфа» открываются по тематическому запросу «георгиевская лента». Все они — антироссийского содержания. Интересно, что в один день, 26 мая 2017 г., были подписаны два закона: о запрете георгиевской ленты как символа «ненависти и вражды» (в материале процитированы слова Андрея Парубия, спикера украинского парламента), и о «введении квоты 75% украинского языка на общегосударственных каналах в Украине» (Телеграф. 23.05.2017. URL: https://telegraf.com.ua/ukraina/politika/3386370-parubiy-podpisal-zakonyi-o-zaprete-georgievskoy-lentyi-i-o-yazyikovyih-kvotah-na-tv.html. Дата обращения 30.08.2017). Постепенное вытеснение на национальном ТВ русского языка, который ранее был общегосударственным, замена российских символов на западноевропейские, изменение даты праздника Победы показывают, как на глазах меняется современная история Европы и выстраивается рефреймированное отношение к освободительной роли советских солдат в годы Великой Отечественной войны. Идеологическое и аксиологическое рефреймирование, конструирование концептуальных символов и аллегорий — это наиболее частотные приемы манипуляции в украинских СМИ.
И наконец, третья группа публикаций — в СМИ Западной Европы и США (см.: публикации швейцарской Neue ZЯrcher Zeitung (Идея «Бессмертного полка» политизирована государством), CNN International (Парад Победы — символ не только прошлого, но и настоящего), Gazeta Wyborcza («Ночные волки» с советским флагом всё-таки добрались до Освенцима), Polskie Radio (На Украине осквернён очередной польский памятник — виновата Россия), Do Rzeczy (Польские СМИ наконец заметили «бандеризацию» Украины), TVN 24 (Польша сносит только советские памятники, а могилы щадит) — отражает идеологему переписывания недавней истории, вычеркивания из нее освободительной борьбы нашей страны против фашизма, — идеологему, которая также формируется при помощи ряда манипулятивных стратегий — интерпретации фактов; сопряжения с «низкими» мотивами «слов-стимулов», пробуждающих в сознании реципиента ассоциативно-вербальные связи, реакции, когнитивные или прагматические; концептуализации и деконцептуализации привычных для носителя той или иной национальной культуры событий и образов (подр. см.: [Суздальцева 2017: 23–26]).
Результаты и выводы. Таким образом, современный медийный дискурс о войне во многом использует языковые / речевые средства манипулятивной политической речи.
Нельзя безоговорочно утверждать, что медианарратив о войне имеет маркетинговый характер, однако бесспорно то, что культурема патриотизма как основы «самостояния» (А. С. Пушкин) народа в настоящее время используется в российском дискурсе как идеологема. В украинском дискурсе утверждается другая идеологема: российское / советское не может быть хорошим — следовательно, оно должно подвергнуться отрицанию. Идеологема отрицания роли советского / российского народа как освободителя Европы от «коричневой чумы» присутствует и в дискурсе западных СМИ и США. Интердискурс о войне, представленный медиа России, Украины, Европы и США, имеет нарративную, субъективно-интенциональную природу, представляет собой макронаррацию, главными принципами которой стали диалогичность, полифоничность, многоуровневость стратегий и типов повествования, использование различных фокализаций, позволяющих укрупнить те или иные проблемы, идеи, ярко и полно передать картину мира автора (субъекта речи).
Александрова И. Б. К вопросу о лингвистике медианарратива: приемы создания полифоничного повествования в творчестве Г. Зотова («АиФ») // Русская грамматика 4.0: сб. тезисов междунар. науч. симпоз. (Москва, 13–15 апреля 2016 г.). М.: Гос. ин-т рус. языка им. А. С. Пушкина, 2016. С. 498–501.
Анненкова И. В. Медиадискурс XXI века: лингвофилософский аспект языка СМИ. М.: Изд-во Моск. гос. ун-та, 2011.
Бахтин М. М. Автор и герой в эстетической деятельности: проблема отношения автора к герою. М.: Искусство, 1979а.
Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики: исследования разных лет. М.: Худож. лит., 1975.
Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. 3-е изд. М.: Худож. лит., 1972.
Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. 2-е изд. М.: Худож. лит., 1990.
Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979б.
Дускаева Л. Р. Диалогическая природа газетных речевых жанров. 2-е изд. СПб.: Изд-во С.-Петерб. гос. ун-та, 2012. URL: http://medialing.spbu.ru/upload/files/file_1394529248_3919.pdf (дата обращения: 15.08.2017).
Ерофеева И. В. Нарратив «Восток-Запад» как культурема в блуждающей сюжетике российских СМИ // Век информации. 2017. № 2: в 2 т. Т. 2. Мат-лы 56-го междунар. науч. форума (13–14 апр. 2017 г.) / отв. ред. В. В. Васильева. СПб.: Изд-во С.-Петерб. гос. ун-та, 2017.
Кожина М. Н. Некоторые аспекты изучения речевых жанров в нехудожественных текстах // Стереотипность и творчество в тексте. Пермь: Изд-во Перм. гос. ун-та, 1999. URL: https://refdb.ru/look/2309488-pall.html (дата обращения: 15.08.2017)
Кожина М. Н. О диалогичности письменной научной речи. Пермь: Изд-во Перм. гос. ун-та, 1986.
Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна / пер. с фр. И. А. Шматко. М.: Ин-т эксперимент. социол.; СПб.: Алетейя, 1998. URL: http://rebels-library.org/files/liotar_sostajanie_postmoderna.pdf (дата обращения: 15.08.2017).
Пир Дж. Существует ли французская постклассическая нарратология? // Narratorium. 2013. № 1–2 (5–6). URL: http://narratorium.rggu.ru/article.html?id=2631084.
Солганик Г. Я. Очерки модального синтаксиса. М.: Флинта; Наука, 2010.
Суздальцева В. Н. Образ власти в современных российских СМИ: вербальный аспект. М.: Изд-во Моск. гос. ун-та, 2017.
Current trends in narratology / ed. by G. Olson. Berlin: De Gruyte, 2011.
Herman D. Cognitive narratology. Hamburg: Hamburg Univ. Press, 2013. URL: http://wikis.sub.uni-hamburg.de/lhn/index.php/Cognitive_Narratology (дата обращения: 15.08.2017).
Rimmon-Kenan Sh. Narrative Fiction: Contemporary Poetics. 2nd ed. London; New York: Routledge, 2002.
Schaeffer J.-M. Fictional vs. Factual Narration // Handbook of Narratology / eds P. R. Hühn, J. Pier, W. Schmid, J. Schönert. Berlin; New York: de Gruyter, 2009. P. 98–114.
Schaeffer J.-M., Vultur I. Immersion // Routledge Encyclopedia of Narrative Theory / eds D. Herman, M. Jahn, M.-L. Ryan. London; New York: Routledge, 2005. P. 237–239.
Aleksandrova I. B. K voprosu o lingvistike medianarrativa: priemy sozdaniia polifonichnogo povestvovaniia v tvorchestve G. Zotova (AiF) [To the issue of linguistics metanarrative: techniques for creating polyphonic narrative in the works of G. Zotova (AIF)]. Russian grammar 4.0 [Russkaja grammatika 4.0]: Intern. sci. symposium: Abstracts of the International Symposium (Moscow, 13–15 April 2016). Moscow, 2016. (In Russian)
Annenkova I. V. Mediadiskurs XXI veka: lingvofilosofskii aspekt iazyka SMI [Media discourse of the XXI century: Linguophilosophical aspect of the language media]. Moscow, 2011. (In Russian)
Bakhtin M. M. Estetika slovesnogo tvorchestva [Aesthetics of verbal creativity]. Moscow, 1979b. (In Russian)
Bakhtin M. M. Avtor i geroi v esteticheskoi deiatel’nosti [Author and hero in aesthetic activity]. Moscow, 1979a. (In Russian)
Bakhtin M. M. Tvorchestvo Fransua Rable i narodnaya kul’tura srednevekov’ia i Renessansa [Creativity Francois Rabelais and folk culture of the middle ages and Renaissance]. Moscow, 1990. (In Russian)
Bakhtin M. M. Problemy poetiki Dostoevskogo [Problems of Dostoevsky’s poetics]. Moscow, 1972. (In Rus sian)
Bakhtin M. M. Voprosy literatury i estetiki [Questions of literature and aesthetics]. Moscow, 1975. (In Russian)
Current trends in narratology. Ed. by Greta Olson. Berlin, De Gruyte, 2011.
Duskaeva L. R. Dialogicheskaia priroda gazetnykh rechevykh zhanrov [Dialogical nature of newspaper speech genres]. St Petersburg, 2012. Available at: http://medialing.spbu.ru/upload/files/file_1394529248_3919. pdf (accessed: 15.08.2015). (In Russian)
Erofeieva I. V. Narrativ «Vostok — Zapad» kak kul’turema v bluzhdayushchei siuzhetike rossiyskikh SMI [Narrative of the “East — West” as culturama wandering in the plot structure of the Russian media]. Vek informatsii [Information age]: Proceedings of the 56th intern. forum (Apr. 13–14 2017). Resp. ed. V. V. Vasilieva. 2017. No. 2: in 2 vol. Vol. 2. St Petersburg, 2017. (In Russian)
Herman D. Cognitive narratology. Hamburg: Hamburg Univ. Press, 2013. Available at: http://wikis.sub.uni-hamburg.de/lhn/index.php/Cognitive_Narratology (accessed: 15.08.2015).
Kozhina M. N. Nekotorye aspekty izucheniia rechevykh zhanrov v nekhudozhestvennykh tekstakh [Some aspects of the study of speech genres in non-fiction texts]. Stereotipnost’ i tvorchestvo v tekste [Stereotype and creativity in the text]. Perm, 1999. Available at: https://refdb.ru/look/2309488-pall.html (accessed: 15.08.2015). (In Russian)
Kozhina M. N. O dialogichnosti pis’mennoi nauchnoi rechi [On the dialogicality of written scientific speech]. Perm, 1986. (In Russian)
Liotard J.-F. Sostoianie postmoderna [The postmodern condition]. Narratologium, 2013, no. 1–2 (5– 6). Moscow; St Petersburg, 1998. Available at: http://rebels-library.org/files/liotar_sostajanie_ postmoderna.pdf (accessed: 15.08.2015). (In Russian)
Pier J. Sushchestvuet li frantsuzskaia postklassicheskaianarratologiia? [Is there a French postclassical narratology?]. Available at: http://narratorium.rggu.ru/article.html?id=2631084 (accessed: 15.08.2015). (In Russian)
Rimmon-Kena Sh. Narrative Fiction: Contemporary Poetics. 2nd ed. London, New York, Routledge, 2002.
Schaeffer J.-M. Fictional vs. Factual Narration. Handbook of Narratology. Eds P. R. Hühn, J. Pier, W. Schmid, J. Sch.nert. Berlin, New York: de Gruyter, 2009, pp. 98–114.
Schaeffer J.-M., Vultur I. Immersion. Routledge Encyclopedia of Narrative Theory. Eds D. Herman, M. Jahn, M.-L. Ryan. London, New York, Routledge, 2005, pp. 237–239.
Solganik G. Ia. Ocherki modal’nogo sintaksisa [Essays on the modal syntax]. Moscow, 2010. (In Russian)
Suzdaltseva V. N. Obraz vlasti v sovremennykh rossiyskikh SMI: verbalnyi aspekt [Image of power in modern Russian media: verbal aspect]. Moscow, 2017. (In Russian)
Статья поступила в редакцию 15 сентября 2017 г.;
рекомендована в печать 1 ноября 2017 г.
© Санкт-Петербургский государственный университет, 2018