МЕДИАЛИНГВИСТИКА В РЯДУ ТРАДИЦИОННЫХ НАПРАВЛЕНИЙ ЯЗЫКОЗНАНИЯ

by В. А. Мишланов (Пермь, Россия)

Аннотация

Abstract

Об авторе

About the author

Для цитирования

For citation

Индексы

Аннотация

Abstract

Об авторе

About the author

Для цитирования

For citation

Индексы

В одной из статей, посвященных проблемам судебной лингвистики, я заметил, что не нахожу пока достаточных оснований для вычленения в нашей науке медиалингвистики как особого направления в языкознании, указав на то, что объект и предмет этого направления, как и комплекс используемых методов исследования, не настолько специфичны, чтобы нельзя было ставить и успешно решать проблемы изучения правил и механизмов текстопорождения в сфере массовой коммуникации в пределах системы традиционных понятий и методов функциональной стилистики, эффективность и высокий эвристический потенциал которой подтверждены богатым опытом отечественного языкознания.

Я исходил при этом не только из Оккамова «не умножай сущностей без нужды» (хотя в нашем случае речь пойдет скорее об умножении имен), но и из простых, в общем, соображений: сфер коммуникации, как и сфер деятельности и, соответственно, дискурсов, очень много, но не может (не должно) быть столько же лингвистик (или речеведений).

Мне предложили написать по этому поводу статью для журнала… «Медиалингвистика». Я согласился (хоть и угадывал в подоплеке некий вызов), рискуя прослыть ретроградом либо повторить уже пройденный кем-то путь в попытках найти дополнительные аргументы в подтверждение вывода о рождении новой лингвистической дисциплины.

Углубившись в тему, я, однако, нимало не изменил своего мнения. Конечно, было бы наивно утверждать, что развитие научного познания, возможно без дивергенции «общих» наук. Любой объект познания существует в сложных взаимосвязях с иными объектами, занимая определенное место в многоуровневых структурах, и углубленное его исследование требует все большей конкретизации, что неизбежно приводит к специализации дисциплин. Лавинообразный рост количества научной информации в ХХ в. делает этот процесс неизбежным. И все же, на мой взгляд, безмерная номенклатура УДК не отражает зеркально обширнейшего, несомненно, списка автономных наук.

Выявление нового аспекта анализа того или иного объекта (в субъективном плане — предмета) «традиционной» науки далеко не всегда знаменует становление новой науки, равно как обнаружение в некотором фрагменте изучаемого предмета специфических свойств не всегда оказывается достаточным основанием для вывода о появлении нового предмета. Априори, просто по здравому смыслу.

Так, в зависимости от уровня исследуемых языковых единиц внутри лингвистики возникают специальные дисциплины — фонетика и фонология, лексикология, дериватология (словообразование), грамматика (членящаяся на морфологию и синтаксис) и др. Однако предмет не может «специализироваться» до бесконечности. Синтаксис, несомненно, является автономной лингвистической дисциплиной, но имеет ли такой же статус «синтаксис русского языка» (при том что, вне всякого сомнения, существует такая учебная дисциплина)? Существуют какие-то специфические явления русского языка, осмысливаемые как морфологические и синтаксические свойства русских числительных, отличные от аналогичных свойств, скажем, прилагательных. По-видимому, мы можем говорить в данном случае о некоем особом лингвистическом объекте (о морфологии и синтаксисе русских числительных), однако вряд ли на этом основании можно сделать заключение о существовании особой лингвистической или учебной дисциплины («грамматика русских числительных»). Уровневая иерархия объекта обладает способностью порождать новые дисциплины (за счет дивергенции общей науки), но отношения включения (части — целого) внутри уровня, очевидно, не дают оснований для дифференциации исследующей его науки.

Далее, существование (функционирование) некоторого объекта (системы) в той или иной среде невозможно без взаимодействия с этой средой, и изучение объекта с учетом этого также может внушить мысль о рождении особого предмета и, соответственно, особой научной дисциплины. Ср.: «Важно подчеркнуть, что в соответствии с логикой развития самой науки из функциональной стилистики закономерно произошло ответвление нескольких наук: документная лингвистика — наука об официально-деловой речи, теолингвистика [?] — наука о религиозной речи, коллоквиалистика — наука о разговорной речи, и среди них медиалингвистика — наука о медийной речи. Таким образом, несмотря на скептическое отношение некоторых исследователей к дифференциации лингвистики на основании предмета — сферы функционирования языка, результаты таких исследований эвристичны, поскольку, раскрывая специфику использования языка в разных сферах, открывают новые лингвистические закономерности [Дускаева 2014: 152].

Не могу согласиться с тем, что «новые лингвистические закономерности» закрыты для традиционных лингвистических наук (направлений). Но главное не это. Вызывает сомнение, что конкретная сфера функционирования языка составляет специфический предмет речеведческого исследования, а потому последние образуют особую лингвистическую отрасль. Конечно, сфера какой-то деятельности может быть непосредственным предметом научного описания (экономического, социологического, психологического, исторического и т. д.), но с точки зрения лингвистики любая деятельность (кроме, разумеется, текстопорождения) есть внешние условия, факторы, определяющие функционирование языка.

Должен ли лингвист-теоретик в каждой сфере деятельности / общения видеть особый предмет (особые факторы особых закономерностей текстопорождения)? Не думаю. Более того, лингвистике (речеведению) в этом отношении более интересен поиск общих закономерностей, движение от конкретного к абстрактному, от частного к общему. Закономерности функционирования языка в любой сфере деятельности ярче высветятся в пределах функциональной стилистики и общего речеведения (но не в узких рамках «теории» конкретного стиля, подстиля, регистра, жанра и т. п.).

Бесспорно, что направление исследований документных текстов (называемое иногда документоведением¹) нуждается в определенной лингвистической базе. Но систематическое описание лингвистических свойств и параметров документных текстов вряд ли правомерно обозначать словосочетанием документная лингвистика (ср.: «Освоение коммуникативным сообществом правил создания и использования документного текста предполагает реализацию совокупности обязательных усилий в лингвистической области [!], связанных с формированием аксиоматики документной лингвистики…» [Кушнерук 2008: 24]).

Сомневаюсь, что множество исследований, посвященных, например, педагогическому или спортивному дискурсу, можно обособить в качестве педагогической или спортивной лингвистики (при этом никто, по-видимому, не будет возражать против словосочетаний типа спортивная журналистика). Сомнительны, на мой взгляд, выражения разговорно-обиходная лингвистика (даже если заменить его иноязычным коллоквиалистика), административно-деловое языкознание. Не вполне обоснованным считаю и обозначение политическая лингвистика, широко используемое в наши дни применительно к совокупности исследований текстов политического дискурса [Чудинов 2006] (при том что словосочетания типа рекламная лингвистика, коммерческая лингвистика вряд ли будут, появись они, с той же легкостью одобрены и приняты хотя бы в качестве просто удобных номинаций). Ср.: политическая лингвистика — «новая активно развивающаяся гуманитарная наука, которая занимается изучением использования ресурсов языка как средства борьбы за политическую власть и манипуляции общественным сознанием» [Будаев, Чудинов 2006]. Предмет этой лингвистической дисциплины понимается как использование (т. е., по-видимому, закономерности, механизмы, стратегии и тактики) языка в политической деятельности, как «институциональный, медийный и иные разновидности политического дискурса, а также идиостили различных политических лидеров, политических направлений и партий» [Там же], причем едва ли не главным в политической лингвистике является изучение метафор в соответствующем дискурсе.

* * *

Известно, что при решении проблем классификации наук и при поиске ответа на вопрос, как, при каких условиях развития познания появляются новые науки или новые направления внутри одной науки (психолингвистики, социолингвистики, структурной лингвистики, ареальной лингвистики, лингвистической географии, корпусной лингвистики и т. д.), в первую очередь принимаются во внимание особенности предмета, методов и, в меньшей степени, практических целей познания научного познания (ср.: «В настоящее время едва ли не общепринято, что взаимосвязи между науками определяются, во-первых, предметом науки и взаимоотношениями его компонентов или сторон, во-вторых, методом и условиями познания предмета, и, в‑третьих, познавательными и практическими целями научного исследования» [Горковенко, Стрельченко 2009]).

Нередко высказывается мнение, что научные дисциплины рождаются в результате взаимодействия некоторых смежных наук (языкознания и этнографии, физики и химии, биологии и химии и т.д.), каждая из которых основывается на своей особой аксиоматике, использует собственные специфические методы исследования, собственную систему понятий и терминов. Можем ли мы в этом случае говорить о каком-то особом типологическом критерии (факторе «междисциплинарности»)? Полагаю, оснований для этого недостаточно. В некоторых случаях можно утверждать, что в «стыковой» дисциплине взаимодействуют методы смежных наук (например, методы социометрии и собственно лингвистические в социолингвистике), в чем и проявляется методологическая новизна, однако фактически во всех таких случаях появление междисциплинарной отрасли науки обусловлено специфичностью не методов, а предмета познания. Новый предмет (и, соответственно, новая дисциплина) выявляется тогда, когда исследовательский акцент смещается на те стороны объекта, которые изначально были в фокусе внимания иной («смежной») науки. Так, поскольку язык / речь есть сущность социальная и психическая, то в объекте этом могут быть высвечены социологические или психологические аспекты, формирующие особый предмет и, соответственно, особые лингвистические дисциплины, в реальности которых ныне никто, очевидно, не сомневается.

Что касается лингвистики, то большинство новых ее направлений возникает при совокупном действии двух или даже трех факторов дивергенции: предмет и метод (сравнительно-историческое языкознание, ареальная лингвистика, психолингвистика), предмет, метод, практическая цель (компьютерная лингвистика, лингвистическая прагматика, функциональная стилистика и др.). Впрочем, даже если хотя бы один из общепринятых критериев классификации наук обнаруживается в корреляции традиционной дисциплины и новой, претендующей на автономность, то эта последняя не иллюзорна.

Казалось бы, чего проще: есть новый предмет исследования — есть основания для вывода о рождении новой науки. Но наше суждение о наличии особого (нового) предмета тоже нуждается в обосновании, в опоре на некий критерий (желательно объективный). Выше было уже сказано о том, что для дивергенции общей науки, изучающей объект с многоуровневой иерархией, достаточно выделения в качестве отдельного предмета какого-либо уровня, но множества единиц, выделяемые по определенным признакам внутри данного уровня, нового предмета уже не образуют.

Далее, изучение того или иного объекта, явления материального или ментального мира осуществляется на определенном эмпирическом материале. Можем ли мы, однако, полагать, что специфичность (в том или ином отношении) материала способна быть типологически релевантным фактором (критерием выделения новой научной дисциплины)? Ведь если материал таков, то логичней заключить, что он представляет специфичный предмет. Так, в политической лингвистике изучаются «закономерности использования языка в политическом дискурсе» и «идиостили различных политических лидеров, политических направлений и партий» [Будаев, Чудинов 2006], иначе говоря, дискурсивные практики в политической сфере (коммуникативные стратегии и тактики, риторические средства, в первую очередь разного рода метафоры). Но только тогда, по-видимому, мы вправе сделать вывод о том, что тексты политического дискурса обладают достаточной специфичностью (для интерпретации их как особого предмета), когда докажем, что перечисленные в скобках компоненты дискурсивных практик специфичны, характерны именно для данного дискурса.

Методы исследования, на наш взгляд, в гораздо меньшей мере «наукогенны», чем предмет. В языкознании возникло, в сущности, лишь одно направление, определяемое главным образом методами изучения, — структурная лингвистика. Да и не факт, что структурная лингвистика достигает статуса особой дисциплины. Равным образом использование особых методов (внешней и внутренней реконструкции) в сравнительно-историческом языкознании позволяет, по-видимому, говорить не об особой лингвистической дисциплине, а лишь об особом направлении внутри единой лингвистики. Привнесение в синтаксис понятий синхронной динамики (деривации в широком смысле, охватывающей в том числе и уровень синтаксиса) дают новое направление (новую синтаксическую теорию) — деривационный синтаксис (в том числе порождающие грамматики). Но деривационный синтаксис все же, как представляется, не выходит за рамки синтаксиса как такового. Если же на разных уровнях сложноорганизованного объекта (например, языка) обнаруживаются однородные отношения, их описание может быть осмыслено как особая научная теория, как отрасль внутри общей науки. Так, обобщение знаний о деривационных отношениях и деривационных процессах в языке (на всех его уровнях) можно обозначить термином дериватология (что и сделал Л. Н. Мурзин и его единомышленники [Мурзин 1984; Адливанкин, Мурзин 1984]). Совокупность исследований о мотивации деривационных процессов (словообразования, текстопорождения) представляется в виде мотивологии [Блинова 2007], понимаемой сибирскими учеными как особая лингвистическая дисциплина². В обоих случаях имеем, очевидно, достаточные основания для такого вывода: наличие у дериватологии и мотивологии специфического предмета.

Ориентация лингвистических исследований на достижение практических результатов (в рамках какой-либо сферы общественной деятельности) позволяет обособить эти исследования в качестве некоторой дисциплины внутри прикладной лингвистики. Во второй половине прошлого века на передний план выдвинулись проблемы автоматизации процессов анализа и синтеза текстов (для решения задач автоматического перевода, информационного поиска, автоматического реферирования и аннотирования, авторской атрибуции текста и др.), и для их решения активно использовались методы структурной и математической лингвистики (не случайно в те годы в университетах возникали кафедры структурной и прикладной лингвистики, в обозначении которых соединялись указания на методы и цели научных исследований). С появлением персональных компьютеров и новых информационных и коммуникативных технологий возникла новая прикладная лингвистическая дисциплина — компьютерная лингвистика, ставящая целью использование компьютерных технологий, во-первых, для более глубокого изучения собственно лингвистических проблем (моделирования речепорождающих процессов, функционирования языка в разных сферах деятельности), а во-вторых, для решения внелингвистических задач путем оптимизации процессов обработки текстовых массивов.

Но прикладная лингвистика не ограничивается этими задачами. Сохраняется актуальность исследований в такой традиционной области, как лингводидактика и методика обучения языку (родному и иностранному). В последние десятилетия появилось новое направление прикладного языкознания — судебная лингвистика, или судебное речеведение [Галяшина 2003а]³.

Вернемся к обсуждению проблемы статуса медиалингвистики в системе дисциплин современного языкознания. Рассмотрим, какие доводы приводят исследователи в доказательство того, что современное гуманитарное знание пополнилось новой дисциплиной, именуемой чаще всего медиалингвистикой (калька с английского) или медийным речеведением (Т. В. Шмелева).

Т. Г. Добросклонская, опубликовавшая в 2008 г. учебное пособие по медиалингвистике, уже в его заглавии указывает на одно из оснований выделения медиалингвистики как отдельной научный дисциплины, толкуя выбранный термин как «системный подход к изучению языка СМИ». Обосновывая актуальность «медиалингвистики как нового системного подхода к изучению языка СМИ», автор указывает на то, что «тексты массовой информации, или медиатексты, являются сегодня одной из самых распространенных форм бытования языка» [Добросклонская 2008: 3]. «И если до недавнего времени проблемы функционирования языка в сфере масс-медиа изучались в рамках разных направлений лингвистической науки — синтаксиса, стилистики, психолингвистики, социолингвистики, риторики и т. п., то медиалингвистика впервые предлагает комплексный, интегрированный подход к анализу медиаречи, который позволяет не только понять ее внешние особенности, но и раскрыть внутренние механизмы ее порождения, распространения, а также воздействия на массовую аудиторию» [Там же, с. 4].

На это замечу, во-первых, что тексты, скажем, устной обиходной речи вряд ли по степени «распространенности своих форм» уступают текстам СМИ, а во-вторых, не думаю, что синтаксис или психолингвистика занимались когда-либо отдельно (особо) «проблемами функционирования языка в сфере масс-медиа». Синтаксис изучает свое, «синтаксическое», на самом разном материале и разными методами, в том числе и «синтаксическое» текстов СМИ. Функциональная стилистика исследует «функционально-стилистическое» своими методами и в рамках своих базовых концепций (функционального стиля языка / речи), не разделяясь, на мой взгляд, на дисциплины, изучающие функционирование языка в обиходно-бытовой, церковно-религиозной, научной и т. д. сферах коммуникации, но в той или иной мере интересуясь всеми сферами (дискурсами), в том числе и сферой СМИ. В‑третьих, зададимся вопросом: найдется ли вообще хотя бы один подход, метод, прием, который годился бы исключительно для изучения языка СМИ? Это с одной стороны.

А с другой стороны, есть ли такая сфера коммуникации (обиходная, коммерческая, научная, административно-правовая, церковно-религиозная, медицинская, спортивная, педагогическая и т. д., и т. п.), для изучения которой был бы избыточен «комплексный», «системный», «интегрированный» подход к анализу речи?

Предмет медиалингвистики определяется Добросклонской как «изучение функционирования языка в сфере массовой коммуникации». «Возникает вопрос: а насколько правомерно выделять изучение какой-либо сферы речеупотребления в отдельную лингвистическую дисциплину? Например, исследования в области таких важных сфер бытования языка, как язык делового общения, язык художественной литературы, язык научного обихода, по-прежнему остаются в традиционных рамках функциональной стилистики и теории языка для специальных целей, не формируя самостоятельные отрасли современной языковой науки. Почему же изучение языка средств массовой информации послужило основанием для возникновения медиалингвистики?» [Там же: 34]. По мнению автора, «ответ кроется в той огромной роли, которую играют средства массовой информации в жизни современного общества в целом и в развитии языка в частности». «Анализ работ представителей данного направления, — подчеркивает Т. Г. Добросклонская, — позволяет говорить о том, что к концу ХХ века сложились все необходимые условия для оформления накопленных знаний и опыта в области изучения языка СМИ в самостоятельное научное направление. Иначе говоря, совокупный объем исследований медиаречи достиг «критической массы», что сделало возможным переход изучения данной области в новое качество — медиалингвистику, в рамках которой предлагается системный комплексный подход к изучению языка СМИ» [Там же, с. 33].

С этим трудно согласиться. Почему «накопленные знания и опыт в области изучения языка СМИ» нельзя сохранить в «юрисдикции» исходных (традиционных) лингвистических дисциплин и направлений? И как определить эту «критическую массу» исследований языка СМИ? По какому критерию «критичности»?

Очевидно, предупреждая вопрос о том, почему недостает идей и методов традиционной функциональной стилистики для полноценного анализа «медиаречи» и «медиатекстов», автор анализируемого пособия обращает внимание на то, что «вопрос о функционально-стилистической дифференциации языка до настоящего времени не решен сколько-нибудь однозначно. Существуют различные концепции классификации функциональных стилей и подстилей, регистров и подрегистров, авторы которых исходят из разных критериев и пользуются неодинаковым терминологически аппаратом для описания одних и тех же по сути языковых явлений. Такая ситуация, однако, вполне закономерна и объясняется тем, что функциональная стилистика — это одна из самых динамичных областей языкознания, призванная отражать развитие языковых процессов, движение и взаимодействие языковых стилей в различных сферах речеупотребления. Поэтому очевидно, что различия в концепциях функционально-стилевой дифференциации во многом определяются теми целями, которые преследуют авторы, определенным образом группируя объективные факты языковой действительности» [Там же: 26, 27].

Все это так, спору нет. Но все это отнюдь не значит, что сформировавшаяся в отечественном языкознании функциональная стилистика не может быть надежной концептуальной и методологической базой исследований «медиаречи», что ученые не в состоянии определиться с терминологией, критериями, с приемлемой для решения задач медиалингвистики номенклатурой стилей, подстилей, регистров, жанров и что разработка адекватной задачам медиалингвистики теории непременно предполагает выход из лона функциональной стилистики.

Подчеркивается, далее, что «динамичное развитие традиционных СМИ: печати, радио, телевидения, появление новых компьютерных информационных технологий, глобализация мирового информационного пространства оказывают огромное влияние на процесс производства и распространение слова. Все эти сложные и многогранные процессы требуют… разработки новых парадигм практического исследования языка СМИ» [Там же: 3]. Но в чем состоит этот «парадигмальный сдвиг» в исследовании языка? Судя по всему, имеется в виду ориентация на «комплексный, интегрированный подход к анализу медиаречи», однако подобного рода суждения давно уже стали общим местом, призывы и обещания использовать «комплексный подход» обычны для большинства лингвистических (речеведческих) исследований последних двух-трех десятилетий, и сами по себе вряд ли они могут считаться проявлением методологической новизны.

Для лингвистов, склоняющихся к мнению об особом статусе медиалингвистики, одним из решающих, по-видимому, аргументов является убеждение в существовании языкового (семиотического) феномена — «медиатекста». Ср.: «Безусловно, главной теоретической составляющей медиалингвистики можно считать особую концепцию медиатекста, которая так или иначе присутствует практически во всех исследованиях медиаречи. Суть данной концепции состоит в том, что ключевое для традиционной лингвистики определение текста как „объединенной смысловой связью последовательности знаковых единиц, основными свойствами которой являются связность и целостность“ [Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990, с. 507], при переносе в сферу масс-медиа значительно расширяет свои границы. Здесь концепция медиатекста выходит за пределы знаковой системы вербального уровня, приближаясь к семиотическому толкованию понятия «текст», которое подразумевает последовательность любых, а не только вербальных знаков» [Там же: 35].

Но в такой интерпретации понятие медиатекста, по сути, тождественно понятию креолизованного текста. «Текст на телевидении состоит не только из словесной ткани, но последовательно разворачивается сразу на нескольких уровнях: вербальном, видеоряда и звукового сопровождения, образуя единое целое и приобретая черты объемности и многослойности» [Там же]. Креолизованный текст — действительно, специфическое знаковое явление и, бесспорно, весьма характерное для медийной сферы (радио и телевидения, Интернета, газетной публицистики), но не исключительно для нее. Не факт, что в устном обиходном общении мы в меньшей мере используем тексты, состоящие из знаков разной природы. Из этого вытекает лишь то, что при анализе «медиатекстов» тех или иных жанров следует учитывать их знаковую гетерогенность — так же точно, как это необходимо делать при исследовании рекламного текста, поэтического текста, диалогов пьесы / спектакля, сценария игрового кино или закадрового текста документального фильма. Знаки «видеоряда и звукового сопровождения» являются предметом не лингвистики, а семиотики. То, что входит в уделы семиотики, относится к ней, а не к лингвистике (какой бы то ни было, в том числе и к медиалингвистике).

Принятые в медиалингвистике методы анализа также вряд ли могут свидетельствовать о том, что она имеет свое суверенное место в кругу лингвистических дисциплин. Ср.: «Что касается таких необходимых составляющих самостоятельной научной дисциплины как методология и терминологический аппарат, то в медиалингвистике, как впрочем, и в любой другой междисциплинарной отрасли, они носят ярко выраженный интегративный характер. Так, в рамках медиалингвистики широко применяется весь спектр методов текстовой обработки: от традиционных методов системного анализа и контент-анализа до логического, эмпирического, социолингвистического и сравнительно-культурологического описания. Можно сказать, что каждая лингвистическая школа внесла свой вклад в совокупную методологию медиалингвистики. Тексты массовой информации изучаются с помощью методов когнитивной лингвистики, дискурсивного анализа, критической лингвистики, функциональной стилистики, прагматики, риторической критики. Именно этим и обусловлена новизна медиалингвистической методологии [?], которая на основе интеграции существующих методов обеспечивает системный, комплексный подход к изучению текстов массовой информации» [Там же: 36].

Комментируя это суждение, можно было бы ограничиться простым указанием на то, что все это — особенность современного речеведения в целом, но, учитывая, что речь здесь идет об одном из типологических критериев научной дисциплины, приведем еще один фрагмент пособия, в котором речь идет о методах медиалингвистики.

По мнению автора, «среди наиболее „эффективных и распространенных методов изучения медиаречи“ можно выделить: 1) Во-первых, целую группу методов лингвистического анализа, позволяющих выявить базовые свойства и характеристики текста на различных языковых уровнях: лексическом, синтагматическом (сочетаемость), стилистическом (использование тропов, сравнений, метафор и прочих стилистических приемов), социолингвистическом. 2) Метод контент-анализа, или анализа содержания, основанный на статистическом подсчете специально выбранных текстовых единиц. 3) Метод дискурсивного анализа, основанный на концепции дискурса, и позволяющий проследить взаимосвязь между языковой и экстралингвистической стороной текста. 4) Метод критической лингвистики (или риторической критики), позволяющий выявить скрытую политико-идеологическую составляющую медиатекста. 5) Метод когнитивного анализа, основанный на изучении концептуальной стороны текстов массовой информации и направленный на выявление соотношения реальной действительности и ее медиарепрезентаций. 6) И, наконец, метод лингвокультурологического анализа, основанный на выявлении культурозначимых компонентов текста, как-то: реалий, заимствований, иностранных слов, единиц безэквивалентной лексики и т.п., позволяющий составить представление о культурологическом аспекте того или иного произведения медиаречи, о его национально-культурной специфике» [Там же, с. 51].

Большая часть обозначенных в пособии методов не только не специфична (для изучения «медиатекстов»), но и не относится к понятию «метод» в строгом значении термина. Так, говоря о «методе дискурсивного анализа, основанного на концепции дискурса», автор имеет в виду именно анализ дискурса, а не способы, пути, приемы осуществления этого анализа. Здесь метод, очевидно, смешивается с целью анализа. Дискурсивный анализ есть описание текста как реализации дискурсивных коммуникативных практик в некоторой профессиональной сфере, анализ текста с учетом его связей с явлениями общественной жизни, культуры. Такой анализ, естественно, осуществляется с помощью определенных методов (например, контент-анализа), которые, по логике вещей, не могут быть дискурсивными.

В качестве «дисциплинообразующего» фактора предлагается рассматривать внутреннюю структуру медиалингвистики, или совокупность ее разделов, каждый из которых включает в себя исследования по определенным «ключевым» темам. Таких разделов в медиалингвистике Т. Г. Добросклонская насчитывает шесть: «определение внутрилингвистического статуса языка СМИ, его описание с точки зрения базовой парадигмы язык — речь, текст — дискурс» [?]; функционально-стилевая дифференциация медиадискурса; типология медиаречи (жанрово-видовая классификации текстов СМИ); «лингвостилистические особенности основных типов медиатекстов»; «экстралингвистические составляющие медиадискурса…: производство, распространение медиатекстов, социокультурный и идеологический контекст, интерпретационные свойства медиаречи…»; «лингвомедийные технологии воздействия на индивидуальное и массовое сознание» [Там же: 36–37].

На мой взгляд, перечисленная здесь проблематика не является прерогативой данного направления и свойственна современному языкознанию в целом (во всяком случае, тем исследованиям, которые ведутся в рамках новой лингвистической парадигмы). Аналогичные проблемы, как уже было сказано, вполне решаемы на базе идей и методов традиционной функциональной стилистики или, скажем, лингвистической прагматики. В сущности, таково содержание современных лингвистических (речеведческих) исследований, ориентированных на выявление механизмов и правил функционирования языка в любых сферах коммуникации и на поиск оптимальных путей достижения коммуникативных целей. Каждая из названных тем может оказаться в центре внимания при исследовании любого дискурса и разрабатываться относительно автономно.

Попутно замечу, что специфический терминологический аппарат (как одна из «необходимых составляющих самостоятельной научной дисциплины») в данном случае создан в известной мере нарочито — для того, чтобы не только тематически «маркировать» то или иное исследование языка СМИ, но и указать на его особую дисциплинарную (а именно медиалингвистическую) принадлежность.

«Название медиалингвистика образовано по аналогии с целым рядом подобного рода терминов, которые используются для обозначения новых академических дисциплин, возникающих на стыке наук. Социолингвистика, этнолингвистика, медиапсихология — все эти названия указывают на междисциплинарный, комбинированный характер данных отраслей знания, объединивших в себе теоретические основы и методологию двух базовых научных направлений: социологии и лингвистики (социолингвистика), этнографии и лингвистики (этнолингвистика), изучения средств массовой информации и психологии (медиапсихология)» [Там же: 33]. Но основания для выбора нового имени по аналогии различны. Термины психолингвистика, этнолингвистика, социолингвистика, когнитивная лингвистика указывают на междисциплинарные связи (благодаря выявлению которых и формируется особый предмет — как основание дифференциации дисциплин), в то же время выбор обозначения медиалингвистика мотивирован иными обстоятельствами: ориентированностью на исследование текстов массмедиа (медиаречи). Как уже было сказано, только этого недостаточно (как если бы мы выделили юридическую лингвистику лишь по тому основанию, что она изучает особенности языка законов и вердиктов). Если есть «лингвистика медиатекстов» или юридическая лингвистика (в указанном смысле), то почему не образовать такое «направление», как медицинская лингвистика (а далее стоматологическая), коммерческая лингвистика (бизнес-лингвистика) и т. п.?

Повторю, сфер и родов деятельности бесконечно много, и большинство видов деятельности так или иначе связано с речевой активностью, с коммуникацией. Даже если каждый вид деятельности соотнести с опосредующей ее вербальной деятельностью, назвав последний каким-то особым дискурсом (хотя мне представляется, что специфических дискурсов все же меньше, чем специфических видов деятельности), это не дает оснований исследование этого дискурса считать особой автономной лингвистической дисциплиной.

Но именно так и происходит. Понятие дискурса стало в последние десятилетия в нашей науке едва ли не самым «эксплуатируемым», и количество дискурсов (как особых предметов научного описания) неконтролируемо растет. При этом трактовка понятия дискурса до сих пор весьма далека от определенности и согласованности.

Многочисленные лексические инновации, образованные на базе части медиа- (из англ. mass [communication] media), такие как медиаречь, медиатекст, медиажанр, медиапрезентация, медиатопик и др., если и оправданы, то только как компактные синонимы собственно русских сложных наименований типа «текст СМИ», «газетная речь» (в соответствии с медиаречью) или как более или менее удачные метафоры (медиаландшафт и др.).

Хорошо, если лавинообразное умножение терминов с частью медиа-, медийный не приносит вреда. Я, однако, в этом не уверен. Во многих случаях терминологические новации могут попросту дезориентировать адресата (например, побудить его искать нечто особенное в значении термина медиаречь). Так, описывая «лингвомедийные» свойства новостей, Т. Г. Добросклонская обращается к нелингвистическим «параметрам» текстов этого жанра (актуальность, новизна, масштаб события, значимость последствий для адресата и т. п.) и к их языковым (речевым) особенностям. Видимо, эти нелингивстические параметры и есть медийные свойства новостных текстов. Но, строго говоря, это свойства не текстов (знаков), а референтов (свойства событий, являющихся референтами новостных сообщений). В то же время собственно лингвистические свойства новостных текстов суть именно языковые (речевые), выражающие вербально (или иными кодами) свойства событий (новизну, актуальность, масштабность и т. п.). «Лингвомедийными» они могут именоваться с тем же основанием, с каким языковые и речевые свойства текстов политического дискурса или научных сочинений заслуживают определения «лингвополитические» или «лингвонаучные».

Заключая обзор «дисциплинообразующих» признаков медиалингвистики, автор анализируемого пособия еще раз подчеркивает ее междисциплинарный характер: «Медиалингвистика естественно сочетает в себе черты двух научных направлений: с одной стороны, опирается на совокупную базу собственно лингвистических исследований, с другой — естественно инкорпорируется в общую систему медиалогии — нового научного направления, занимающегося комплексным изучением средств массовой информации» [Там же: 38]. Можно согласиться с тем, что лингвистические исследования текстов СМИ (= медиалингвистика) включаются (инкорпорируются) в медиалогию, что бы собой она ни представляла, но утверждение, что медиалингвистика при этом сочетает в себе черты лингвистики и медиалогии, нуждается все же в конкретизации.

Между прочим, уже в недрах самой медиалингвистики обнаруживают основания для ее собственной дивергенции. Ср.: «Развитие речеведческого подхода в медиалингвистике предопределило возможность рассмотрения в ней речевой деятельности с праксиологических позиций. Действительно, в центре внимания медиалингвистики — профессиональная речевая деятельность в медиасреде, представленная такими профессиональными стилями, как журналистский, рекламный и связи с общественностью» [Дускаева 2014]. Далее в цитируемой статье перечисляются те положения функциональной стилистики, которые «способствовали развитию в науке о языке праксиологического подхода» («об экстралингвистических основаниях типологии речи», «о деятельностной природе стиля и всякого текста», «об экстралингвистической обусловленности речевой системности», «о детерминированности речевой организации коммуникативной целесообразностью», «о тексте как результате взаимодействия автора и адресата»), и делается вывод о том, что «все названные идеи, развивавшиеся функциональной стилистикой в целом и уже медиалингвистикой в частности способствовали формированию медиалингвопраксиологии» [Там же: 153].

Так что же в итоге? Занимает ли медиалингвистика свое законное место в ряду традиционных лингвистических дисциплин и направлений? Склоняясь к отрицательному ответу на этот вопрос, я, тем не менее, ничуть не возражаю против самого обозначения медиалингвистика (весьма удачного, на мой взгляд, в качестве названия журнала, публикующего научные статьи по проблемам изучения языка СМИ). Это вполне комфортный (а потому оправданный) рабочий термин, соответствующий понятию с условным интенсионалом: ‘разноаспектные лингвистические (речеведческие, семиотические, лингвокультурологические, социолингвистические и др.) исследования текстов современных СМИ’.

Впрочем, более подходящим к данному случаю мне представляется терминологическое сочетание, используемое Т. В. Шмелевой, — медийное речеведение (не потому, что это сочетание деривационно отграничено от исходного английского термина, а по той причине, что оно точнее соотнесено со своим денотатом). «Медийное речеведение, — подчеркивает Шмелева, — частный случай общего речеведения (разрядка моя. — В. М.), над структурой которого и местом в лингвистике приходилось думать безотносительно к проблемам журналистики» [Шмелева 2012: 3].

Нет оснований также возражать против употребления многочисленных сложных терминов с частью медиа-, медийный. Что называется, дело вкуса, стилистических предпочтений. В них при желании и пользу усмотреть можно: это своего рода ключевые слова, которые облегчают общение в научной сфере, поиск новых публикаций по проблемам изучения языка СМИ.

¹ В числе прикладных наук имеется отрасль, занимающаяся проблемами делопроизводства, осуществления некоторой производственной, коммерческой или административной деятельности, связанной с производством и циркуляцией бумаг. Ср.: «Объектом документоведения как науки является комплексное изучение документа как системного объекта, специально созданного для хранения и распространения (передачи) информации в пространстве и времени» (URL: http://cde.osu.ru/demoversion/course123/3_0.html). Документоведение в таком понимании, по-видимому, не имеет прямого отношения к лингвистике, в то же время несомненно, что лингвистика (функциональная стилистика, речеведение) не может не интересоваться закономерностями функционирования языка в этой сфере деятельности, а документоведение вправе использовать в своих целях достижения функциональной стилистики и теории коммуникации.

² Ср.: «Феномен мотивированности и мотивации, который в широком смысле представляется как формально-семантическое соответствие, определяет в языке очень многое: от морфемы (а возможно, и от фонемы) до текста как явления культуры, определяет в значительной степени речевое поведение и языковой портрет индивидуума и социума, и уже поэтому мотивированность как свойство и мотивация как явление, процесс достойны того, чтобы стать предметом исследования особой науки» [Наумов 2008: 119].

³ Стоит заметить, впрочем, что не все исследователи единодушны в оценке дисциплинарного статуса изысканий, посвященных теории и методам судебно-лингвистической экспертизы; ср.: «Сегодня считается общепринятым, что не может быть никакой особой судебной физики, судебной биологии. Видимо, нет и судебной лингвистики или судебной филологии, а есть использование выявленных филологической наукой и ее отраслями закономерностей и многообразия лингвистических методов в судебно-экспертной деятельности» [Галяшина 2003б: 58]. Разумеется, судебная лингвистика не противопоставлена «просто» лингвистике как особая научная теория (хотя и высказывается мнение, что проблемы, выявленные в прикладных исследованиях, «не включаются в ядро теоретической лингвистики» [Бринев 2009: 30]), и все же мы имеем серьезные основания для употребления этого термина в значении «научная дисциплина» (а не как удобное обозначение некоторого множества тематически объединенных исследований). «Судебная лингвистика — это прикладная наука, имеющая собственный объект, отличный от объекта и общего языкознания, и теории речевых актов, и социолингвистики, и любой другой лингвистической дисциплины, а именно: речевую деятельность, результатом которой оказывается конфликтогенный текст, в первую очередь сам такой текст» [Мишланов и др. 2011: 8]. Добавлю, что, оценивая место судебной лингвистики в ряду иных разделов языкознания, мы вправе принять во внимание третий из типологически релевантных признаков — ее практические цели, из которых ведущей является оптимизация средств, приемов и методов судебной лингвистической экспертизы конфликтного текста.

ЛИТЕРАТУРА

REFERENCES

ЛИТЕРАТУРА

REFERENCES

MEDIA LINGUISTICS AMONG TRADITIONAL AREAS OF LINGUISTICS