Статья посвящена рассмотрению лингвостилистических особенностей научно-популярных статей первой половины XVIII века, опубликованных в академическом журнале «Примечания к Санкт-Петербургским ведомостям» и посвященных развенчанию суеверных представлений о трансцендентальном мире с позиций научного рационализма. Сопоставление текстов разного объема и содержания позволило выявить общие композиционные и стилистические принципы в создании подобных материалов. Также можно отметить определенную общность экстралингвистических факторов, влияющих на информационное наполнение статей и их культурно-просветительский потенциал. Совокупность экстралингвистических и собственно языковых характеристик данных статей позволяет сделать выводы о формировании отечественного научно-популярного подстиля.
LINGUISTIC AND STYLISTIC FEATURES OF THE CULTURAL AND EDUCATIONAL JOURNALISTIC TEXTS OF THE FIRST HALF OF THE XVIII CENTURY
The article is dedicated to the description of the stylistic features of the popular scientific articles of the first half of the XVIIIth century published in the academic magazine “Notes to the Saint-Petersburg sheets”, which are devoted to the deproof of superstitious ideas of the transcendental world from positions of scientific rationalism. The consideration of the texts of different volume and content allowed to reveal the general compositional and stylistic principles in creation of such articles. Besides, it is also possible to note a certain community of the extralinguistic factors influencing on the information filling of the articles and their cultural and educational potential. The set of extralinguistic linguistic and characteristics of these articles allows to draw certain conclusions on formation of Russian popular scientific substyle (for example, on the raised publicistic key in comparison with later texts) and its functioning at the initial stage of the Russian journalism.
Александр Александрович Малышев, ст. преподаватель кафедры речевой коммуникации Санкт-Петербургского государственного университета
E-mail: malyshev.alexander@mail.ru
Alexander Alexandrovich Malyshev, Senior Lecturer of the Department of Speech Communication, St Petersburg State University
E-mail: malyshev.alexander@mail.ru
Малышев А. А. Лингвостилистические особенности культурно-просветительских журналистских текстов первой половины XVIII века // Медиалингвистика. 2015. № 3 (9). С. 101–112. URL: https://medialing.ru/lingvostilisticheskie-osobennosti-kulturno-prosvetitelskih-zhurnalistskih-tekstov-pervoj-poloviny-xviii-veka/ (дата обращения: 10.11.2024).
Malyshev A. A. Linguistic and stylistic features of the cultural and educational journalistic texts of the first half of the XVIII century // Media Linguistics, 2015, No. 3 (9), pp. 101–112. Available at: https://medialing.ru/lingvostilisticheskie-osobennosti-kulturno-prosvetitelskih-zhurnalistskih-tekstov-pervoj-poloviny-xviii-veka/ (accessed: 10.11.2024). (In Russian)
УДК 81’42
ББК 81.2
ГРНТИ 16.21.55
КОД ВАК 10.02.01; 10.02.19
Исследование осуществлено при финансовой поддержке РГНФ, проект № 14‑34‑01028 «Культурно-просветительский журналистский дискурс: ценности, коммуникативные интенции и речевые жанры»
Тот который разума не приемлет, всему тому виновен, что от недостатка разума раждается.
(Примечания к Ведомостям, 1732)
«Примечания к Санкт-Петербургским ведомостям» (1728–1742) — первое отечественное научно-популярное издание, рассчитанное на широкий круг читателей, желавших приобрести новые знания об окружающем мире. Изначально задачей «Примечаний» было пояснительное сопровождение газеты «Санкт-Петербургские ведомости»: в «Примечаниях» приводились сведения о событиях и явлениях, могущих показаться непонятными читателям «Ведомостей». Однако уже в 1729 г. «Примечания» приобрели статус полноценного двуязычного (немецко-русского) научно-популярного приложения к «Ведомостям» и обрели свою аудиторию, в том числе и из числа интеллектуальной элиты. В данном случае мы можем отметить возникновение модели познания, преемственность которой не подвергается сомнению: читатель, уже получивший определенные знания и ищущий интересной и полезной новой информации, чаще всего обладает достаточным для чтения культурно-просветительских статей временем, а также желанием познавать мир, которое определяет его готовность не только воспринимать, но и критически осмыслять получаемую информацию [Журналистика сферы досуга 2012].
На протяжении всей истории «Примечаний» в них появлялись статьи (скомпилированные или переводные), направленные на изменение взгляда читателей на окружающий мир [см.: Копелевич 1984; Невская 1984: 32–35; Малышев 2014а]. Эти статьи мы можем разделить на две группы: статьи, в которых читателям сообщались сведения об организации мира как макро- и микрокосма, устроенного по определенным законам физики и механики, и статьи, задачей которых было преодоление в широком смысле бытовых религиозных и фольклорных суеверий (секуляризация мысли, по меткому определению С. О. Шмидта). В то же время необходимо помнить и о том, что Петровская эпоха породила иное по сравнению с предшествующим временем отношение к действительности, на государственном уровне задав вектор рационального познания реальности, которое новое российское общество было вполне готово принимать и которое повлекло за собой масштабные перемены как в общественном сознании, так и в языке образованного общества, значительно изменив языковую картину мира [Виноградов 1978: 42–45; Живов 1996: 59–68, 126–142, 265–271; Язык и ментальность 2013]. Как отмечал Ю. С. Сорокин, «изменения в стилистике языка и в стилистике речи связаны с изменениями в составе языкового коллектива, с изменением его социальной природы… с борьбою различных мировоззрений» [Сорокин 1965а: 21]. В этом смысле «Примечаниям» как академическому, а следовательно, практически свободному от церковной цензуры изданию суждено было стать проводником научного аналитического объяснения сложных для понимания кажущихся трансцендентальными явлений. Вероятно, именно этим фактором, а также молодостью и энергичностью авторов (в среднем им было около 30 лет), обусловливается публицистичность изложения многих научно-популярных материалов; впрочем, в данном случае мы говорим о начальном (с современной точки зрения) этапе формирования научно-популярного стиля, т. е. о живом стилистическом процессе, течению которого сами его участники могли порой не придавать достаточного значения (экспрессивность как одна из характерных черт научного мышления эпохи).
Основной стилистической установкой издателей «Примечаний» была неоднократно декларировавшаяся простота изложения, его стилистическая ясность и доступность, что согласовывалось с господствовавшими в то время стилистическими принципами перевода [Николаев 1996: 67–78]. В течение нескольких лет снижается частотность употребления церковнославянизмов, возрастает количество иноязычных заимствований, в ряде случаев для облегчения понимания снабжаемых внутритекстовыми толкованиями. На уровне синтаксиса уже к середине 1730‑х годов отчетливо заметен переход от сложных многосоставных распространенных предложений, построенных по устаревшим книжным моделям (порой предложение занимало целый абзац), к более структурно организованным предложениям, упрощающим чтение и понимание авторской мысли (абзац все чаще состоит из нескольких предложений) [Малышев 2014б]. П. Н. Берков отмечал: «Насколько грубы и неуклюжи обороты речи в „Примечаниях“ конца 20‑х годов XVIII в., настолько плавными и, во всяком случае, более гладкими делаются фразы в конце издания этого журнала» [Берков 1952: 72]. Ю. С. Сорокин прямо писал о языковом совершенстве отдельных статей «Примечаний», которые подвергались минимальной правке при переиздании [Сорокин 1965б: 22]. Эти тенденции привели к быстрой эволюции языка «Примечаний», который за короткое время стал достаточно гибким для выражения порой трудных теорий или логичного доказательства истинности или ложности того или иного взгляда на окружающий мир [ср.: Очерки истории научного стиля 1994: 122–123].
Диалог с читателем, ставший неотъемлемой частью редакционной политики «Примечаний», в большинстве статей ведется в форме монолога со стороны автора статьи: читателю предлагается некая информация, которую он воспринимает, но ответить автору которой не имеет возможности; реплика читателя остается за пределами статьи, но определенно подразумевается (ср. мнение В. В. Колесова о наличии в текстах XVIII в. манеры изложения, основанной на авторской монологичности в сочетании с внешней открытостью текста [Колесов 2005: 609]). В то же время авторы статей нередко снабжают свои материалы предварительным обращением к аудитории в виде приветственного слова и гипотезами о возможной реакции аудитории на тот или иной тезис. По сути, каждый познавательный выпуск «Примечаний» — это мини-лекция, «прочитанная» в печатном виде и направленная на пробуждение читательской мысли. Так, рассуждая о вреде суеверий, издатели «Примечаний» насмешливо и, несомненно, нарочито упрощенно замечают, что избавившиеся от ложных воззрений и обратившиеся к «правильным» и полезным книгам читатели спокоинее спать могут, нежели прежде, когда им от ложных мнении произшедшии страх того не позволял (Прим. Вед. 1734: 3–4). В данном случае обратим внимание как на акцентированное сравнение (спокоинее, нежели), введение временных отношений (прежде, когда) и сгущение негативизации в конце предложения (относительное прилагательное ложные, негативные коннотации слова страх, отрицательная конструкция запрещения с книжным оттенком не позволял), так и на употребление вполне современно звучащего устойчивого сочетания могут спокоинее спать, придающего высказыванию ироничность и устанавливающего контакт с читателем, которого приглашают посмеяться вместе с издателями над носителями наивного взгляда на жизнь. В этом контексте особый смысл приобретает ставшая лейтмотивом многих статей «Примечаний» мораль: Лучше, быть уверену о какой нибудь истинне, нежели оставаться в совершенном неведении; лучше, последовать здравому рассуждению, нежели отдаваться в суеверие (Там же 1739: 117).
Перейдем к рассмотрению интересующих нас материалов. Это статьи о мумиях (Прим. Вед. 1729: 89–100), о василисках (Прим. Вед. 1732: 61–72), о привидениях и колдунах (Прим. Вед. 1735: 181–196) и о вампирах (Прим. Вед. 1739: 105–132); оговоримся, что статья о колдунах и привидениях послужит нам лишь источником примеров, поскольку в общем виде она наименее интересна, но обнаруживает естественную тематическую близость с тремя другими статьями. Каждая статья снабжена предуведомлением о причинах ее появления: статья о мумиях была написана для пояснения свежей новости из «Ведомостей» о покупке английским купцом египетской мумии; статья о василисках — это исполнение данного ранее обещания написать о них; статья о привидениях и колдунах представляет собой письмо к издателям с рассказом о беседе, свидетелем которой недавно был автор письма (вполне возможно, что обращение к жанру письма — повествовательный прием); наконец, появление статьи о вампирах обусловлено возросшим общеевропейским общественным и научным интересом к этой теме. Таким образом, читатель в очередной раз получал подтверждение внимательного выбора издателями «Примечаний» актуальной темы для написания статей. Структурность и последовательность композиции обозначаются в статье о василисках: Мы в первых о онаго виде и имени объявим, по том его своиства и начало покажем, а на последок изследуем сколько все сие с истинными основаниями естественнаго учения сходно (Прим. Вед. 1732: 61) — подобный принцип поэтапности изложения актуален и для многих других статей, что способствовало упорядочиванию как представлений о предмете статьи, так и мышления читателя в целом.
В первых абзацах статей о мумиях, василисках и вампирах читатель получает более или менее подробное объяснение ключевой номинации текста в зависимости от присутствия данного слова в лингвокультурном сознании читателя. По мнению И. А. Василевской, в XVIII в., особенно в первой его половине, не существовало четкого семантического соответствия между понятийными системами русского и западноевропейских языков, смысловая связь между отдельными словами во многом была лишь контекстуальной, что могло приводить переводчиками к невольному искажению текста-оригинала вследствие банального непонимания коннотативных значений ключевых слов [Василевская 1968: 184, 189]. Заимствование элементов иноязычной культуры в данном случае традиционно влекло за собой заимствование лексических средств для адекватного освоения этой культуры [Биржакова и др. 1972: 23–82, 273–288], любопытные наблюдения о некоторых лингвокультурных реалиях того времени см. в [Богданов 2006]. В более широком смысле речь порой идет о несовпадении ментальной и языковой культуры немецких и русских читателей «Примечаний»: так, например, немецкие читатели в большинстве своем прекрасно понимали истории, связанные с живущими в шахтах горными духами, в сознании же русского читателя, за редким исключением, горнозаводская мифология как фольклорный элемент практически отсутствовала и требовала отдельных комментариев непосредственно в тексте статьи [Малышев 2013: 406–407].
Слово мумия, по данным «Словаря русского языка XI–XVII вв.», присутствует в русском языке примерно с конца XVI в., а спорадические упоминания в текстах разного рода традиций захоронения в разных странах сформировали к XVIII в. общие представления о мумиях. В статье приводится этимология слова мумия: сие слово от Персицкого языка происходит, и во оном языке значит изсохлое мертвое тело, которое некоторым ароматом помазано, и истлеть не может (Прим. Вед. 1729: 91). В начале статьи читателю сообщается, что оная мумия лежит в гробе… понеже мумии почитаи всегда в каменных гробех находятся (Там же: 89). Обратим внимание на слово гроб: с его помощью коннотативно проводится имплицитная параллель между рукотворными египетскими мумиями и мощами православных святых, что напоминает об антирелигиозных освидетельствованиях мощей в петровское время. Закреплению этой параллели способствуют также сообщение читателю о процедуре бальзамирования (помазывание умерших тел предорогими Ароматными мастми), которая вела к тому, что такие мертвые тела на долгое время и вечно без истления бывают (Там же: 90–91) и внутритекстовое толкование мумия или мертвое тело (Там же: 100) — по сути, любое сохранившееся и источающее ароматы мертвое тело может быть названо мумией. Кроме того, как верующие получают исцеление от прикосновения к святым мощам, так и использование мумий способно приносить медицинскую пользу: И хотя некоторые сие за грешное пожирание человек почитали… употребляют оное медикусы при зело жестоком течении женскои месячнои болезни и крови после рождения, яко удержателное лекарство, а при ранах яко изряднои балзам (Там же: 96). Нейтральный тон изложения в данном случае не должен вводить в заблуждение: как и в других случаях, авторы «Примечаний» прекрасно понимали, что открытой конфронтации с церковью журналу не выдержать, поэтому сообщали подобные сведения сдержанно, оставляя читателю возможность самостоятельно домысливать не сказанное (стилистика умолчания).
Слово василиск уже с XII в. используется для обозначения змееподобного чудовища в богословских сочинениях, первые же упоминания василиска в абстрактной мифологической ипостаси относится к XVII в. Статья о василисках, так же как и статья о мумиях, начинается с общего описания этого существа: ни что иное как змея голову острую имеющая… на голове белое пятно есть венцу подобное (Прим. Вед. 1732: 61–62), затем дается этимология слова: Понеже βασιλισκός есть слово греческое, которое по нашему Царик, для тово что он, ради имеющагося у него на голове венца, за перваго между змеями почитается… он змиинои Царь есть (Там же: 62). Далее следует изложение описаний василиска в трудах разных авторов, которое вполне коррелирует с современными его описаниями, поэтому рассматривать его нет необходимости; о получаемой от тел василисков практической пользе не сказано ничего. Отметим и финал статьи: после подробного анализа сущности василисков и невозможности их существования автор заканчивает свои рассуждения фразой: И так василисков на свету довольно (Там же: 72). В данном случае перед нами, конечно, не уступка со стороны автора, все же допускающего существование того, что сам он только что последовательно опровергал, но тонкая ирония, которую создает метафорическая трансформация значения слова василиск: самое традиционное общественное сознание становится василиском, парализующим мысль людей и замыкающим их жизнь в суеверии.
Слово вампир, судя по данным «Словаря русского языка XVIII в.», впервые встречается в русском языке именно в статье «Примечаний» о вампирах, поэтому неслучайным видится определение значения этого слова в самом начале статьи: Слово Вампир значит на Сербском языке кровопивца, или больше мертвеца, которой, как сказывают, по ночам из могилы выходит, и у людей кровь из тела высасывает (Прим. Вед 1739: 105–106). В конце статьи автор дает слову вампир повторное определение исходя из подробного рассмотрения феномена вампиризма: И так смотря по натуральным причинам, Вампир есть не что иное, как умершее в горячей болезни тело, которое в согнитие не приходит (Там же: 132). Отметим, что в статье используется только слово вампир, что определяется как прямой установкой академического переводчика на следование словоупотреблению немецкого оригинала, так и его стремлением путем транслитерации европеизировать свой перевод, повысив тем самым его научность. Использование же в любых целях частей тела мнимых вампиров или окружающей их земли решительно осуждается автором статьи как суеверие (ср. с мумиями). Добавим, что статья о вампирах — самая объемная из рассматриваемых нами, что, очевидно, связано с фактором читательского интереса: мумии примечательны лишь как произведение человеческих рук, василиски отчетливо вымышленны и практически не имеют бытового воплощения, тогда как вампиры теснейшим образом связаны с имеющей глубокие исторические корни традицией историй о ходячих покойниках.
Рассмотрим основные стилистические особенности данных статей, отметив наиболее часто встречающиеся и наиболее интересные приемы, использованные при их создании.
При объяснении причин возникновения того или иного явления или при упоминании мнений относительно этого явления авторы статей нередко отмечают несостоятельность рассматриваемых теорий, используя для этого отрицательные конструкции с помощью частицы не в сочетании с глаголами, прилагательными и наречиями (простое отрицание): и тако такая причина за важную весма принята быть не может (Прим. Вед. 1729: 100); сие так зело неосновательно есть (Там же: 90); оные примеры… не праведны (Прим. Вед. 1732: 65); оное весма не вразумительно (Там же: 69); чудныя и неслыханныя вещи (Прим. Вед. 1735: 184); неразсудныя объявления (Там же: 194). В некоторых случаях используется удвоенное отрицание: никакого доволного известия не оставили (Прим. Вед. 1729: 92), сеи пример весма ничего не доказует (Прим. Вед. 1732: 66), никакого откровения от Бога не имел (Прим. Вед. 1735: 184); суеверный народ видит то, чего нет, и слышит движение, где никакова нет (Прим. Вед. 1739: 129) и т. д.
Нередко в статьях используется и семантически усложенное отрицание, основанное на апеллировании к незыблемым законам природы (в данном случае речь в первую очередь идет о влиянии на авторов «Примечаний» трудов Исаака Ньютона): сие по закону естественному не возможно, чтоб петух прямыя яйца клал (Прим. Вед. 1732: 65); сие невероятно и самой истине противно, чтоб естество ради василиска превратилось (Там же: 65); непонятныя и по естественному обращению невозможныя вещи (Прим. Вед. 1735: 193); тому натуральным образом статься весьма нельзя (Прим. Вед. 1739: 109); по основаниям рассудительнаго натуральнаго учения (Там же: 117); рассуждая по натуральным основаниям (Там же: 121); ибо в натуральном учении известно (Там же: 121); порядочные законы натуры (Там же: 124); надлежит сколько можно искать натуральных причин, а не все тотчас приписывать тайным и духовным силам (Там же: 125) и т. д. Дублетность словосочетаний (естественный закон — естественное обращение — натуральное учение, натуральный образ — натуральное основание — натуральная причина) свидетельствует о становлении русской естественнонаучной терминологии.
Практически во всех случаях простого или усложненного отрицания перед нами безапелляционное вынесение вердикта, после чего рассмотренная теория или отдельный пример более не упоминаются в статье, но при необходимости могут быть бегло упомянуты вторично в роли дополнительного аргумента, иллюстрирующего правоту автора статьи.
Очень часто в статьях встречается подчеркивание недостоверности или ложности имеющихся мнений, выражаемое с помощью как отдельных существительных, прилагательных и наречий, так и словосочетаний: фалшивый слух (Прим. Вед. 1729: 90); безоснователное мнение (Там же: 96); сие от части за фабулу почитали (Там же: 98); оные примеры… за подлинно ложныя наидены (Прим. Вед. 1732: 65); что же до василисковои кожи надлежит… то ничто иное есть как голый обман (Там же: 68); баснословно есть начало василиска (Там же: 69); сие много на шарлатанство походит (Там же: 70); всио то только одно мечтание есть (Там же: 71); пример поврежденнаго мечтания (Прим. Вед. 1735: 184); мнимыя оныя диавольския хитрости… состояли в одних только обманах (Там же: 186); глупое кощунство (Там же: 190); легковерныя люди (Там же: 192); слабое основание (Прим. Вед. 1739: 109); великое участие развращенный ум в таких случаях имеет (Там же: 110) и т. д. В отдельных случаях перед нами парные однородные члены: ничто есть так сумнително и без известно (Прим. Вед. 1729: 92); незнающие и страшливые деревенские мужики (Прим. Вед. 1732: 68); всегда такие люди бывали, которые для одного только своевольства или шутки… простоту и вероятность других людей во зло употребляли (Прим. Вед. 1735: 183); такия ослепления и такия безумныя вещи (Там же: 183); происходит токмо от страха и ложнаго мнения (Прим. Вед. 1739: 124) и т. д.
Однако авторы статей не только самостоятельно определяют истинность или ложность различных гипотез и мнений, руководствуясь своими познаниями и статусом, но и вводят свои рассуждения в контекст интеллектуальной культуры образованного общества, что позволяет им частично снять с себя ответственность за возможную категоричность. Этот эффект создается с помощью регулярного апеллирования к разуму, в том числе и к разуму читателя, которого неявно приглашают присоединиться к просвещенным людям: благоразумной читатель (Прим. Вед. 1729: 90); пустыя и разумным людям непристойныя басни (Прим. Вед. 1735: 192); неосновательныя басни, которыя ныне у разумных людей ни малой вероятности не находят (Там же: 195); но чтоб оно подлинно так учинилось, тому никакои разумнои человек не поверит (Там же: 196); объявленныя рассуждения умным людям довольную причину подали сомневаться (Прим. Вед. 1739: 109) и т. д. Слово разумный и его контекстуальный синоним умный благодаря периодическому повторению входят в число ключевых слов рассматриваемых статей.
Аналогичным образом в статьях происходит акцентирование внимания читателя на суеверной природе общественного сознания, для чего авторами используется слово суеверие, прямо обозначающее предмет статей, причем в отдельных случаях оно снабжается усиливающим негативную маркированность эпитетом: особливое суеверие (Прим. Вед. 1729: 96); вкоренившееся в неразсудной подлости суеверство (Прим. Вед. 1735: 196); разность между разумным познанием о действах натуры, и между суеверием подтвержденным ложными мечтаниями (Прим. Вед. 1739: 105); неосновательное суеверие (Там же: 106); народ тогда был крайне суеверен и ослеплен великою темнотою неведения (Там же: 109); почитать оныя по большей части за действия слепаго суеверия и грубаго неведения (Там же: 109); Ко всему тому суеверие многия обстоятельства прикладывает, дабы принятое ложное мнение всегда содержано было (Там же: 124); действие (многих обрядов. — А. М.) надлежит больше приписать суеверию, ложному мечтанию и диавольским искушениям (Там же: 124); ни где во всей Эвропе народ к суеверию так не склонен (как в Богемии, Моравии, Венгрии, Польше и близ границ этих стран. — А. М.) (Там же: 129) и т. д.
Логичность и доступность материалов «Примечаний», неоднократно обозначенные как ведущая стилистическая установка, также создаются с использованием различных средств упорядочивания изложения.
Так, авторы часто используют сложные предложения с последовательным подчинением: Обманство притом так ясно видно, что надобно удивляться, как целой город мог в такую слабость притти, которая основана на одном только ложном мечтании (Прим. Вед. 1739: 110), отметим и кольцевую композицию данного предложения (обманство и ложное мечтание как контекстуальные синонимы). Последовательность умозаключений задается с помощью составных союзов: Чем тверже тело, тем долее держит оно в себе и полученную теплоту, а когда с ближним телом придет в равной градус теплоты, то оныя уже больше не испускает. Но сие заключение есть праведное, что, понеже никакои петух яиц класть не может, то и василиск из петухова яица не родится (Прим. Вед. 1732: 67); активно используются также союз ежели… то. Причина чаще всего объясняется с помощью составного подчинительного союза для того что, который пришел на смену архаичным союзам ибо и поелику, а впоследствии сам будет заменен привычными нам союзами потому что и поскольку: Тело и земля кажутся холодны, для того что они холодняе моей руки… Я особливо рассуждать не буду, для того что мне о том ничего неизвестно… Конечно находятся некоторыя обстоятельства, которыя сие чудо уменьшают, для того что ни где не упоминается, чтоб борода и волосы росли (Прим. Вед. 1739: 122–124).
Последовательность мысли формируется посредством введения в текст перечисления или нумерованного списка: ПЕРВОЕ известно обыкновение сих людей при погребении мертвых… ВТОРОЕ можно на том месте, где сие случилось… ТРЕТИЕ можно бы и действительных Вампиров… ЧЕТВЕРТОЕ надлежало бы при вскрытии Вампирных тел примечать… ПЯТОЕ, не обходимо надобно обстоятельное описание сея болезни, и ШЕСТОЕ не только просто вскрытие такого тела… СЕДЬМОЕ, надлежало бы, пробовать сию Вампирную кровь Химическими экспериментами, а ОСЬМОЕ, не худо бы было, ежелибы можно было получить о том обстоятельное известие (Там же: 127–128); От вышепоказанных рассуждений следует: (1) Что ежели человек, которой в таких обстоятельствах умер, несколько дней в теплом месте проведет, то он конечно згниет. (2) Ежели Вампирное тело, которое с неделю в земле лежало, из земли вырыть и в тепле подержать, то оно также згниот (Там же: 132).
В отдельных случаях в статьях встречается градация: Не обычайно кажется, чтоб в человеческих телах, которыя уже не малое время в земле лежали, находилась свежая кровь… Еще того удивительнее, что люди на перед знают, в каком состоянии будет их тело после смерти (Там же: 118).
Любопытно сопоставление, основанное на механической природе звука: Мы видим что винной мех, когда из него воздух силою выдавливают, также кряхтит, как лехкое и гортань у Вампира; а однакож винной мех не Вампир (Там же: 125). О степени логичности данного вывода и допустимости подобных сравнений можно рассуждать отдельно; впрочем, нельзя исключать и намеренной игры с читателем со стороны автора статьи.
В статье о вампирах весьма примечательны и риторические вопросы: Теперь спрашиваем мы, надлежит ли сие изъяснять по основаниям рассудительнаго натуральнаго учения, или по мнению тамошних жителей Вампирам приписывать (Там же: 117); Спрашиваю я, или то здравому рассуждению противно, чтоб думать? (Там же: 122); Для чегож нам оным суеверным людям больше верить нежели себе самим? (Там же: 130). Особое внимание обратим на второй вопрос, затрагивающий мышление как таковое и призывающий читателя стараться мыслить самостоятельно.
В некоторых случаях заслуживает внимания топикализация пропозиции, используемая для придания тексту разговорного характера: Что оная мумия в гробе лежит, не есть что новаго (Прим. Вед. 1729: 89); Что же до василисковои кожи надлежит… о том искусство свидетельствует… что то ничто иное есть как голый обман (Прим. Вед. 1732: 68); А что внутренния части могут от согнития так сохранены быть… то весьма не удивительно (Прим. Вед. 1739: 119); Что Гейдуки притом представляют себе только многия удивительныя действия, о том я с одной стороны сожалею, для того что страх в язве весьма опасен, а с другой радуюсь (Там же: 127).
В статье о василисках отмечается изящная кольцевая композиция: посыл, заданный в начале статьи, получает в ее конце отклик, подводящий неутешительный итог попыткам доказать возможность эмпирического познания василисков: Те, которые думают будто василиски когда нибудь да были, хотят оное тем доказать, что их другие видели… По чемуж то узнать что они взглядом убивают? Которых василиски видали, те от тово либо умерли, либо нет. Буде они умерли, то как они могут свидетельствовать что то от взгляду зделалось; буде же они от тово не умерли, то василисковы глаза не так вредительны, как о них думают (Прим. Вед. 1732: 61, 70).
Рассуждая о явлениях, относящихся к самым разным аспектам познания окружающего мира, авторы статей «Примечаний», будучи в большинстве своей молодыми учеными, получившими широкое европейское образование, придерживались рационалистического взгляда на изучение мира. Значительную роль в их научных изысканиях и рассуждениях играло положение Исаака Ньютона о необходимости постоянных проверок соответствия теории данным экспериментов (так называемое золотое правило науки). В отдельных случаях при описании ложной природы суеверий они могли прибегать к высмеиванию традиционного сознания, однако слишком частое использование иронии могло вызвать отторжение со стороны читателя, основанное на восприятии текста как попытки глумления над чем-то, возможно, имеющем отношение к его жизни. Частое апеллирование в текстах интересующих нас статей к мнениям авторитетных исследователей, вероятнее всего, не было бы правильно прочитано аудиторией, не обладавшей должными знаниями, а следовательно, могущей попросту не понять весомости отсылки к мнению того или иного видного ученого (в естественнонаучных же статьях подобные отсылки регулярны). Таким образом, наиболее действенным принципом воздействия на сознание аудитории было последовательное опровержение эмоционального восприятия трансцендентальных сущностей и логическое доказательство несостоятельности такого восприятия, в известной степени основанное на вовлечении в процесс осмысления личного (как бытового, так и интеллектуального) опыта читателя.
Интеллектуал как социальный тип, по мнению Ж. ле Гоффа, появляется в средневековой Европе только после возникновения городов [Ле Гофф 2003: 7]. Санкт-Петербург, основанный по европейской культурной модели, быстро стал интеллектуальным центром России, в котором возник новый тип образованного человека, умевшего не только верить печатному слову старых книг, но и обращаться к новым знаниям и новым точкам зрения на рациональной основе. Петровская эпоха открыла обществу определенную свободу частной жизни и бытового поведения [Панченко 1980], но обозначение вектора этой свободы было недостаточным, ее следовало показательным примером внедрить в общественное сознание. Необходимы были тексты небольшого объема, рассчитанные на разнородную аудиторию, написанные доступно, увлекательно и познавательно, своим содержанием, манерой изложения и — имплицитно — самим своим существованием позволявшие ставить под сомнение прежние модели сознания. Логически убедительные, публицистически острые и стилистически выверенные статьи «Примечаний» вполне соответствовали удовлетворению этой потребности.
© Малышев А. А., 2015
1. Берков П. Н. История русской журналистики XVIII века. М.; Л., 1952.
2. Биржакова Е. Э., Войнова Л. А., Кутина Л. Л. Очерки по исторической лексикологии русского языка XVIII века: языковые контакты и заимствования. Л., 1972.
3. Богданов К. А. О крокодилах в России: очерки из истории заимствований и экзотизмов. М., 2006.
4. Василевская И. А. Лексические новшества в русской литературной речи XVIII в. (иноязычно-русские однословы) // Русская литературная речь в XVIII веке: фразеологизмы, неологизмы, каламбуры. М., 1968. С. 176–200.
5. Виноградов В. В. Основные этапы истории русского языка // Виноградов В. В. Избранные труды: история рус. лит. языка. М., 1978. С. 10‑64.
6. Живов В. М. Язык и культура в России XVIII века. М., 1996.
7. Журналистика сферы досуга: учеб. пособие / под общ. ред. Л. Р. Дускаевой, Н. С. Цветовой. СПб., 2012.
8. Колесов В. В. История русского языка: учеб. пособие. СПб.; М., 2005.
9. Копелевич Ю. Х. Забытые страницы «Примечаний на ведомости» // Наука и культура России XVIII в. Л., 1984. С. 38–51.
10. Ле Гофф Ж. Интеллектуалы в средние века. СПб., 2003.
11. Малышев А. А. Внутритекстовые толкования лексики в немецком и русском текстах «Примечаний к Санкт-Петербургским ведомостям» // Acta linguistica petropolitana / СПб. 2013. Т. IX, ч. 2. С. 393–420.
12. Малышев А. А. Из истории борьбы с суевериями в России XVIII века: статья «О так называемых степенных годах» (1733 г.) // Логический анализ языка: числовой код в разных языках и культурах / под ред. Н. Д. Арутюнова. М., 2014а. С. 213–221.
13. Малышев А. А. Рассуждения о языке и стиле в «Примечаниях к Санкт-Петербургским ведомостям» (1728–1742) // Учен. зап. Петрозав. гос. ун-та. Сер. Общественные и гуманитарные науки. 2014б. № 3 (140). С. 62–65.
14. Невская Н. И. «Примечания на ведомости» как научный журнал // Наука и культура России XVIII в. Л., 1984. С. 5–37.
15. Николаев С. И. Литературная культура Петровской эпохи. СПб., 1996.
16. Очерки истории научного стиля русского литературного языка XVIII–XX вв. Т. 1, ч. 2. Пермь, 1994.
17. Панченко А. М. Новые идеологические и художественные явления литературной жизни первой четверти XVIII века // История русской литературы: в 4 т. Т. 1. Древнерусская литература. Литература XVIII века. Л., 1980. URL: http://panchenko.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=2213.
18. Сорокин Ю. С. Развитие словарного состава русского литературного языка: 30–90-е годы ХIХ века. М.; Л., 1965а.
19. Сорокин Ю. С. О «Словаре русского языка XVIII века» // Сорокин Ю. С. Материалы и исследования по лексике русского языка XVIII века. М.; Л., 1965б. С. 5–42.
20. Язык и ментальность в русском обществе XVIII века / отв. ред. В. В. Колесов. СПб., 2013.
1. Berkov P. N. History of the Russian journalism of the XVIIIth century [Istorija russkoj zhurnalistiki XVIII veka]. Moscow; Leningrad, 1952.
2. Birzhakova E. E., Voynova L. A., Kutina L. L. Sketches on the historical lexicology of Russian of the XVIII century: language contacts and loans [Ocherki po istoricheskoj leksikologii russkogo jazyka XVIII veka: jazykovye kontakty i zaimstvovanija]. Leningrad, 1972.
3. Bogdanov K. A. About crocodiles in Russia: sketches from the history of loans and exotics [O krokodilah v Rossii: ocherki iz istorii zaimstvovanij i ekzotizmov]. Moscow, 2006.
4. Vasilevskaya I. A. Lexical innovations in the Russian literary speech of the XVIIIth century (the foreign-language-Russian one-word dictionaries) [Leksicheskie novshestva v russkoj literaturnoj rechi XVIII v. (inojazychno-russkie odnoslovy)] // The Russian literary speech in the XVIIIth century: phraseological units, neologisms, puns [Russkaja literaturnaja rech v XVIII veke: frazeologizmy, neologizmy, kalambury]. Moscow, 1968. P. 176–200.
5. Vinogradov V. V. Main stages of the Russian language of history [Osnovnye jetapy istorii russkogo jazyka] // Vinogradov V. V. Chosen works: history of the Russian literary language [Izbrannye trudy: istorija russkogo literaturnogo jazyka]. Moscow, 1978. P. 10–64.
6. Zhivov V. M. Language and culture in Russia the XVIIIth century [Jazyk i kul’tura v Rossii XVIII veka]. Moscow, 1996.
7. Journalism of the sphere of leisure [Zhurnalistika sfery dosuga]. St Petersburg, 2012.
8. Kolesov V. V. History of the Russian language [Istorija russkogo jazyka]. Moscow; St Petersburg, 2005.
9. Kopelevich Yu. H. The forgotten pages of the “Notes on the sheets” [Zabytye stranicy «Primechanij na vedomosti»] // Science and culture of Russia in the XVIIIth century [Nauka i kul’tura Rossii XVIII veka]. Leningrad, 1984. P. 38–51.
10. Le Goff J. Intellectuals in the Middle Ages [Intellektualy v srednie veka]. St Petersburg, 2003.
11. Malyshev A. A. Intratext interpretations of lexicon in the German and Russian texts of the “Notes to the Saint-Petersburg sheets” [Vnutritekstovye tolkovanija leksiki v nemeckom i russkom tekstah «Primechanij k Sankt-Peterburgskim vedomostjam»] // Acta linguistica petropolitana / St Petersburg. 2013. Vol. IX, pt 2. P. 393–420.
12. Malyshev A. A. From the history of the fight against superstitions in Russia in the XVIIIth century: the article “About so-called sedate years” (1733) [Iz istorii bor’by s sueverijami v Rossii XVIII veka: stat’ja «O tak nazyvaemyh stepennyh godah» (1733)] // Logical analysis of language: a numerical code in different languages and cultures [Logicheskij analiz jazyka: chislovoj kod v raznyh jazykah i kul’turah]. Moscow, 2014. P. 213–221.
13. Malyshev A. A. Reasonings on language and style in the “Notes to the Saint-Petersburg sheets” (1728–1742) [Rassuzhdenija o jazyke i stile v «Primechanijah k Sankt-Peterburgskim vedomostjam» (1728–1742)] // Proceedings of Petrozavodsk State University. Social Sciences and Humanities [Uchenye zapiski Petrozavodskogo gosudarstvennogo universiteta. Obshchestvennye i gumanitarnye nauki] / Petrozavodsk. 2014. Vol. 3 (140). P. 62–65.
14. Nevskaya N. I. “Notes on the sheets” as the scientific magazine [«Primechanija na vedomosti» kak nauchnyj zhurnal] // Science and culture of Russia in the XVIIIth century — Nauka i kul’tura Rossii XVIII veka [Nauka i kul’tura Rossii XVIII veka]. Leningrad, 1984. P. 5–37.
15. Nikolaev S. I. Literary culture of the epoch of Peter the Great [Literaturnaja kul’tura Petrovskoj jepohi]. St Petersburg, 1996.
16. Sketches of history of scientific style of the Russian literary language of the XVIII‑XXth centuries [Ocherki istorii nauchnogo stilja russkogo literaturnogo jazyka XVIII-XX vekov]. Vol. 1. pt 2. Perm, 1994.
17. Panchenko A. M. New ideological and art phenomena of literary life of the first quarter of the XVIIIth century [Novye ideologicheskie i hudozhestvennye javlenija literaturnoj zhizni pervoj chetverti XVIII veka] // History of the Russian literature: In 4 vol. Vol. 1. Old Russian literature. Literature of the XVIIIth century [Istorija russkoj literatury: v 4 t. T. 1. Drevnerusskaja literatura. Literatura XVIII veka]. Leningrad, 1980. URL: http://panchenko.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=2213
18. Sorokin Yu. S. Development of dictionary structure of the Russian literary language: 30–90th years of the XIXth century [Razvitie slovarnogo sostava russkogo literaturnogo jazyka: 30–90-e gody XIX veka]. Moscow; Leningrad, 1965.
19. Sorokin Yu. S. About “The dictionary of the Russian language of the XVIIIth century” [O «Slovare russkogo jazyka XVIII veka»] // Materials and researches on the lexicon of the Russian language of the XVIIIth century [Materialy i issledovanija po leksike russkogo jazyka XVIII veka]. Moscow; Leningrad, 1965. P. 5–42.
20. Language and mentality in the Russian society of the XVIIIth century [Jazyk i mental’nost’ v russkom obshhestve XVIII veka]. St Petersburg, 2013.