Культурологическая модальность в политическом медиадискурсе

Поста­нов­ка про­бле­мы. Одним из осно­во­по­ла­га­ю­щих свойств поли­ти­че­ско­го дис­кур­са явля­ет­ся его аго­наль­ность [Чуди­нов 2012: 63–66], кото­рая пред­по­ла­га­ет ради­каль­ность мне­ний, поляр­ность оце­нок, наро­чи­тую заост­рен­ность выра­же­ний. Суще­ству­ю­щие в рам­ках поли­ти­че­ско­го дис­кур­са меди­а­тек­сты неиз­беж­но несут на себе печать послед­не­го. Тако­ва уж при­ро­да дис­кур­са, кото­рый, по утвер­жде­нию В. Е. Чер­няв­ской, соот­вет­ству­ю­щим обра­зом систе­ма­ти­зи­ру­ет и упо­ря­до­чи­ва­ет исполь­зо­ва­ние язы­ко­вых средств, и в резуль­та­те они порож­да­ют осо­бую идео­ло­ги­че­ски и соци­аль­но обу­слов­лен­ную мен­таль­ность [Чер­няв­ская 2017]. Будучи вер­ба­ли­зо­ван­ной и опо­сре­до­ван­ной язы­ко­вы­ми зна­ка­ми, идео­ло­ги­че­ская и соци­аль­но обу­слов­лен­ная мен­таль­ность ведет к акти­ви­за­ции в дис­кур­се и в тек­сте как его репре­зен­тан­те мно­же­ствен­ных оча­гов мода­ли­за­ции. Эти точ­ки напря­же­ния с боль­шим воз­дей­ству­ю­щим потен­ци­а­лом ирра­ди­и­ру­ют идео­ло­ги­че­ские аксиосмыс­лы, что спо­соб­ству­ет реа­ли­за­ции в тек­сте идео­ло­ги­че­ской модаль­но­сти, кото­рая, соглас­но Л. Р. Дус­ка­е­вой, акту­а­ли­зи­ру­ет смыс­ло­вую пози­цию адре­сан­та [Дус­ка­е­ва 2004].

Вме­сте с тем идео­ло­ги­че­ская модаль­ность, т. е. сово­куп­ность оце­ноч­ных зна­че­ний и отно­ше­ний, кото­рые бази­ру­ют­ся на поли­ти­че­ских взгля­дах [Марьян­чик 2013: 16–17], дале­ко не един­ствен­ный тип субъ­ек­тив­ной модаль­но­сти, реа­ли­зу­ю­щей­ся в поли­ти­че­ском дис­кур­се. Еще один тип модаль­но­сти, харак­тер­ный для поли­ти­че­ско­го медиа­дис­кур­са, обу­слов­лен этно- и соци­о­куль­тур­ной иден­тич­но­стью авто­ра, т. е. его при­над­леж­но­стью к опре­де­лен­но­му линг­во­куль­тур­но­му сооб­ще­ству. В дан­ном слу­чае речь идет о модаль­но­сти куль­ту­ро­ло­ги­че­ской, кото­рая свя­за­на с пере­да­чей субъ­ек­тив­но-оце­ноч­но­го зна­че­ния, бази­ру­ю­ще­го­ся на оцен­ке осо­бо­го рода. Эта оцен­ка дает­ся с пози­ции цен­ност­ных ори­ен­ти­ров, раз­де­ля­е­мых пред­ста­ви­те­ля­ми той или иной линг­во­куль­ту­ры [Ива­но­ва 2017: 41].

Оста­но­вим­ся на осо­бен­но­стях реа­ли­за­ции куль­ту­ро­ло­ги­че­ской модаль­но­сти в меди­а­тек­сте поли­ти­че­ской направ­лен­но­сти. Цель иссле­до­ва­ния состо­ит в выяв­ле­нии меха­низ­ма запус­ка и реа­ли­за­ции куль­ту­ро­ло­ги­че­ской модаль­но­сти. Дан­ная цель кон­кре­ти­зи­ру­ет­ся посред­ством поста­нов­ки ряда вопро­сов, отве­ты на кото­рые поз­во­лят дать более чет­кое опре­де­ле­ние рас­смат­ри­ва­е­мо­го поня­тия и выявить язы­ко­вые инстру­мен­ты, кото­рые задей­ство­ва­ны при его вер­ба­ли­за­ции в тек­сте. Во-пер­вых, како­ва при­ро­да куль­ту­ро­ло­ги­че­ской модаль­но­сти тек­ста? Во-вто­рых, како­вы язы­ко­вые мар­ке­ры куль­ту­ро­ло­ги­че­ской модаль­но­сти? В‑третьих, како­ва связь меж­ду задей­ство­ван­ны­ми в тек­сте куль­тур­но-цен­ност­ны­ми смыс­ла­ми, реа­ли­зу­ю­щи­ми куль­ту­ро­ло­ги­че­скую модаль­ность, и идео­ло­ги­че­ской пози­ци­ей авто­ра? Тео­ре­ти­че­ской базой иссле­до­ва­ния слу­жит тек­сто­цен­три­че­ская тео­рия модаль­но­сти А. Г. Бара­но­ва [Бара­нов 1993], тео­рия тек­сто­вой инфор­ма­ции в интер­пре­та­ции И. Р. Галь­пе­ри­на [Галь­пе­рин 2009] и общая тео­рия линг­во­куль­ту­ро­ло­гии, в той ее части, кото­рая свя­за­на с пере­да­чей куль­тур­но­го ком­по­нен­та зна­че­ния. Иссле­до­ва­ние про­ве­де­но с исполь­зо­ва­ни­ем кон­тек­сту­аль­но­го ана­ли­за, мето­да линг­во­куль­тур­но­го ком­мен­та­рия, дис­курс-ана­ли­за, праг­ма­ти­че­ско­го ана­ли­за, а так­же дефи­ни­тив­но­го ана­ли­за. Мате­ри­а­лом ста­тьи послу­жи­ли пуб­ли­ка­ции из теку­щей прес­сы США.

Тео­ре­ти­че­ские пред­по­сыл­ки. Рабо­та с ана­ли­зом поли­ти­че­ско­го медиа­дис­кур­са убеж­да­ет, что фор­ми­ро­ва­ние инфор­ма­ции репре­зен­ти­ру­ю­ще­го его тек­ста про­ис­хо­дит на трех уров­нях: (1) язы­ко­вом — как уровне вер­ба­ли­за­ции сооб­ще­ния, (2) дис­кур­сив­ном, т. е. уровне, кото­рый под­чи­ня­ет язы­ко­вые инстру­мен­ты сво­е­му фор­ма­ту, и нако­нец, (3) куль­ту­ро­ло­ги­че­ском — уровне, отве­ча­ю­щем за куль­тур­но-цен­ност­ный аспект сообщения.

Имен­но послед­ний из пере­чис­лен­ных уров­ней пред­став­ля­ет инте­рес для нас. Неоспо­ри­мым пред­став­ля­ет­ся тот факт, что текст, в том чис­ле и поли­ти­че­ский меди­а­текст, рож­да­ет­ся в неко­ем куль­тур­ном про­стран­стве и, соот­вет­ствен­но, в той или иной сте­пе­ни слу­жит его отра­же­ни­ем. Этот тип свя­зи меж­ду тек­стом и куль­ту­рой мож­но назвать внеш­ним, и в опре­де­лен­ном смыс­ле его иден­ти­фи­ка­ция не пред­став­ля­ет боль­шой слож­но­сти для иссле­до­ва­те­ля и интер­пре­та­то­ра. Одна­ко куль­ту­ра про­ни­ка­ет в текст и более слож­ным путем — через вза­и­мо­дей­ствие с раз­лич­ны­ми аспек­та­ми язы­ко­во­го зна­ка (семан­ти­ка, син­так­ти­ка, праг­ма­ти­ка), кото­рые отве­ча­ют за пере­да­чу куль­тур­но-цен­ност­ной инфор­ма­ции. Кро­ме того, транс­фер куль­ту­ры в тек­сто­вое целое созда­ет­ся за счет транс­ли­ру­е­мых в нем куль­тур­ных смыс­лов, кото­рые как субъ­ек­тив­ная опре­де­лен­ность воз­ни­ка­ют на поч­ве куль­ту­ры, пред­став­ля­ю­щей собой систе­му цен­но­стей [Ива­но­ва 2009: 110].

Иссле­до­ва­те­ли под­чер­ки­ва­ют, что язык, кото­рый явля­ет­ся мате­ри­а­лом для постро­е­ния тек­ста, харак­те­ри­зу­ет­ся опре­де­лен­ной мен­таль­но­стью в том смыс­ле, что он «пред­став­ля­ет осо­бый мате­ри­ал, отме­чен­ный соци­аль­ной актив­но­стью еще до того, как к нему при­кос­ну­лась рука худож­ни­ка» [Лот­ман 1997: 206]. Клас­сик оте­че­ствен­ной семи­о­ти­ки Ю. М. Лот­ман отме­ча­ет, что «струк­ту­ра язы­ка пред­став­ля­ет собой итог позна­ва­тель­но­го акта» [Там же: 207]. Соот­вет­ствен­но, каж­дое сло­во, кото­рым поль­зу­ет­ся про­ду­цент тек­ста, уже пред­став­ля­ет собой сово­куп­ность свойств, зафик­си­ро­ван­ных мно­ги­ми поко­ле­ни­я­ми и фик­си­ру­е­мых в еже­днев­ной прак­ти­че­ской дея­тель­но­сти. Нали­чие куль­тур­ной памя­ти в сло­ве в насто­я­щее вре­мя при­ни­ма­ет­ся сре­ди иссле­до­ва­те­лей-линг­во­куль­ту­ро­ло­гов и линг­во­ко­гни­то­ло­гов как акси­о­ма­ти­че­ское утвер­жде­ние. Таким обра­зом, язы­ко­вые еди­ни­цы высту­па­ют драй­ве­ра­ми куль­тур­ных смыс­лов [Ива­но­ва, Чаны­ше­ва 2014]. Бла­го­да­ря язы­ко­вым еди­ни­цам в текст ока­зы­ва­ют­ся опо­сре­до­ван­но впле­тен­ны­ми закреп­лен­ные в язы­ко­вой кар­тине мира мно­го­чис­лен­ные куль­тур­ные кон­тек­сты, сопря­жен­ные с куль­тур­но-цен­ност­ным про­стран­ством той или иной линг­во­куль­ту­ры [Ива­но­ва 2004]. В резуль­та­те текст не толь­ко фик­си­ру­ет язы­ко­вой код, но и транс­ли­ру­ет фраг­мен­ты миро­ви­де­ния нации. Текст при­об­ре­та­ет то каче­ство, кото­рое М. М. Бах­тин назвал «мно­го­го­ло­си­ем».

Мно­го­го­ло­сие тек­ста, поми­мо все­го про­че­го, пред­по­ла­га­ет субъ­ек­тив­ность, кото­рая «мани­фе­сти­ру­ет­ся в соот­не­сен­но­сти тек­ста с субъ­ек­та­ми обще­ния (авто­ром и реци­пи­ен­том) и про­яв­ля­ет­ся в меха­низ­мах мода­ли­за­ции» [Бара­нов 1993: 9]. В про­стран­стве тек­ста созда­ют­ся оча­ги мода­ли­за­ции, кото­рые име­ют источ­ни­ком выра­же­ние субъ­ек­тив­но­го отно­ше­ния и оце­ноч­ных суж­де­ний [Eggins 2004: 172]. Сле­до­ва­тель­но, мода­ли­за­ция ока­зы­ва­ет­ся обу­слов­лен­ной субъ­ек­тив­но-оце­ноч­ным отно­ше­ни­ем, бази­ру­ю­щим­ся и на цен­ност­ных ори­ен­та­ци­ях линг­во­куль­тур­но­го сооб­ще­ства. Соот­вет­ствен­но, источ­ни­ка­ми мода­ли­за­ции в таком слу­чае могут высту­пать язы­ко­вые еди­ни­цы, пере­да­ю­щие куль­тур­но-цен­ност­ную инфор­ма­цию, сов­ме­щен­ную со зна­че­ни­ем язы­ко­вой еди­ни­цы, а так­же еди­ни­цы — носи­те­ли «куль­тур­ной памя­ти», спо­соб­ные порож­дать куль­тур­но-цен­ност­ные смыс­лы. И те, и дру­гие явля­ют­ся зна­ка­ми куль­ту­ры. Вме­сте с тем, посколь­ку они выра­же­ны вер­баль­но, есть все осно­ва­ния име­но­вать их линг­во­куль­тур­ны­ми зна­ка­ми (или зна­ка­ми линг­во­куль­ту­ры) [Ива­но­ва 2009].

Еди­ни­цы этой кате­го­рии высту­па­ют в виде «интер­пре­ти­ру­ю­щей тен­ден­ции», о кото­рой (вслед за Рутро­фом) пишет И. Р. Галь­пе­рин [Галь­пе­рин 2009: 121]. В дан­ном слу­чае «интер­пре­ти­ру­ю­щая функ­ция бази­ру­ет­ся на цен­ност­ных пара­мет­рах отра­же­ния дей­стви­тель­но­сти, про­яв­ля­ет­ся через пове­ден­че­ские ори­ен­ти­ров­ки и регу­ля­ции, в осно­ве кото­рых лежит оцен­ка или глав­ная состав­ля­ю­щая эмо­ций» [Дус­ка­е­ва, Крас­но­ва 2014: 53]. Линг­во­куль­тур­ные зна­ки помо­га­ют чита­те­лю интер­пре­ти­ро­вать текст, посколь­ку экс­пли­ци­ру­ют цен­ност­ные ори­ен­ти­ры про­ду­цен­та тек­ста. Куль­ту­ро­ло­ги­че­ские мар­ке­ры, свя­зан­ные с задей­ство­ван­ны­ми в тек­сте язы­ко­вы­ми еди­ни­ца­ми, созда­ют куль­тур­но-цен­ност­ное про­стран­ство тек­ста и явля­ют­ся источ­ни­ка­ми мода­ли­за­ции. Цен­ност­ность дан­но­го про­стран­ства обу­слов­ле­на акту­а­ли­зи­ру­ю­щей­ся за счет куль­тур­но-язы­ко­вых зна­ков оцен­кой осо­бо­го рода — оцен­кой, кото­рая дает­ся с точ­ки зре­ния нрав­ствен­но-эсте­ти­че­ских ори­ен­ти­ров чле­нов того или ино­го линг­во­куль­тур­но­го сооб­ще­ства [Зыко­ва 2014: 328]. Соот­вет­ствен­но, речь в дан­ном слу­чае долж­на идти о куль­ту­ро­ло­ги­че­ской модаль­но­сти, кото­рая пред­по­ла­га­ет одоб­ри­тель­ную или неодоб­ри­тель­ную оцен­ку, полу­ча­е­мую объ­ек­том оце­ни­ва­ния, если его образ дей­ствия и мыс­лей сов­па­да­ет или не сов­па­да­ет с обще­при­ня­ты­ми в обще­стве куль­тур­ны­ми ценностями.

Обсуж­де­ние резуль­та­тов иссле­до­ва­ния. Язы­ко­вые еди­ни­цы, а если быть точ­нее, линг­во­куль­тур­ные зна­ки, гене­ри­ру­ют куль­ту­ро­ло­ги­че­скую модаль­ность дву­мя спо­со­ба­ми. Во-пер­вых, это про­из­во­дит­ся за счет сов­ме­щен­ной со зна­че­ни­ем куль­тур­но-цен­ност­ной инфор­ма­ци­ей, кото­рая выра­жа­ет­ся в семан­ти­ке, праг­ма­ти­ке или син­так­ти­ке язы­ко­во­го зна­ка [Ива­но­ва 2004: 47]. Во-вто­рых, субъ­ек­тив­но-оце­ноч­ная модаль­ность пере­да­ет­ся за счет смыс­лов, кото­рые пре­суп­по­ни­ру­ют­ся язы­ко­вы­ми еди­ни­ца­ми, посколь­ку они хра­нят в себе память преды­ду­щих контекстов.

Запуск куль­ту­ро­ло­ги­че­ской модаль­но­сти осу­ществ­ля­ет­ся в соот­вет­ствии с пред­ло­жен­ной А. Г. Бара­но­вым цепоч­кой «цен­ность — оцен­ка — мода­ли­за­ция», в кото­рой про­из­во­дит­ся коор­ди­на­ция когни­тив­ных, пове­ден­че­ских и ком­му­ни­ка­тив­ных функ­ций тек­ста [Бара­нов 1993: 7]. Для демон­стра­ции того, как про­из­во­дит­ся мода­ли­за­ция и реа­ли­зу­ет­ся куль­ту­ро­ло­ги­че­ская модаль­ность, мож­но оста­но­вить­ся на линг­во­куль­тур­ном зна­ке царь в срав­не­нии с его англий­ским экви­ва­лен­том czar. Рус­ская лек­се­ма царь либо исполь­зу­ет­ся как ней­траль­ная еди­ни­ца, ука­зы­ва­ю­щая на офи­ци­аль­ный ста­тус поли­ти­че­ско­го лица, либо функ­ци­о­ни­ру­ет в пере­нос­ном смыс­ле, пред­по­ла­гая вели­чие, пер­вен­ство: «1. Еди­но­власт­ный госу­дарь, монарх, а так­же офи­ци­аль­ный титул монар­ха; лицо, нося­щее этот титул. 2. перен., чего. Тот, кто без­раз­дель­но обла­да­ет чем‑н., вла­сти­тель (устар. и книжн.). Ц. сво­ей судь­бы, Ц. моей души. 3. перен; кого-чего. О том, кто (что) явля­ет­ся пер­вым, луч­шим сре­ди кого-чего‑н. Дуб — ц. лесов. Лев — ц. зве­рей. 4. царь-. В соче­та­нии с дру­гим суще­стви­тель­ным харак­те­ри­зу­ет кого‑, что‑н. как нечто выда­ю­ще­е­ся сре­ди дру­гих подоб­ных (устар. и разг.). Ц.-колокол. Ц.-пушка. Ц.-рыба. Ц.-ягода. Ц.-танк (огром­ный танк, постро­ен­ный в Рос­сии в 1916 г.).* При царе Горо­хе (разг. шутл.) — очень дав­но. Царь в голо­ве у кого или с царем в голо­ве кто (устар.) — о том, кто умен, сооб­ра­зи­те­лен. Без царя в голо­ве кто (разг.) — о том, кто глуп, взбал­мо­шен. Царь и бог кто где — о том, кто без­раз­дель­но гос­под­ству­ет, царит (во 2 знач.), выше, важ­нее всех. Лес­ной царь — ска­зоч­ное суще­ство, вла­ды­ка леса» [Тол­ко­вый сло­варь Оже­го­ва]. Более того, царь может быть наде­лен в рус­ской линг­во­куль­ту­ре таки­ми чер­та­ми, как мило­сер­дие, вели­ко­ду­шие, вели­ча­вость (царь-батюш­ка). Таким обра­зом, в рус­ском язы­ко­вом созна­нии царь, ско­рее все­го, отме­чен поло­жи­тель­ным зна­ком оце­ноч­но­сти и, соот­вет­ствен­но, вызы­ва­ет одоб­ре­ние. Будучи исполь­зо­ван­ной в тек­сте, дан­ная лек­се­ма может высту­пать источ­ни­ком мода­ли­за­ции и соот­но­сить­ся с поло­жи­тель­ной оценкой.

В англий­ской линг­во­куль­ту­ре czar (преж­де все­го в поли­ти­че­ском дис­кур­се) высту­па­ет исклю­чи­тель­но как триг­гер отри­ца­тель­ной оцен­ки. Поло­жи­тель­ные кон­тек­сты с этим линг­во­куль­тур­ным зна­ком в англий­ской поли­ти­че­ской линг­во­куль­ту­ре мало­ве­ро­ят­ны, хотя его дефи­ни­ция в Merriam Webster не экс­пли­ци­ру­ет отри­ца­тель­ных кон­но­та­ций: “1: Emperor, specifically: the ruler of Russia until the 1917 revolution, 2: one having great power or authority: a banking czar” [Merriam Webster]. Тем не менее нали­чие боль­шой вла­сти с точ­ки зре­ния запад­ной поли­ти­че­ской куль­ту­ры и такая харак­те­ри­сти­ка, как авто­ри­тар­ность, обу­слов­ли­ва­ют отри­ца­тель­ный цен­ност­ный смысл, кото­рый потен­ци­ру­ет дан­ная лек­се­ма, будучи упо­треб­лен­ной в тек­сте. Ярким дока­за­тель­ством это­го слу­жит ее исполь­зо­ва­ние в поли­ти­че­ском дис­кур­се для реа­ли­за­ции дис­кур­сив­ной прак­ти­ки демо­ни­за­ции [Ива­но­ва 2016]. Для носи­те­лей аме­ри­кан­ской поли­ти­че­ской куль­ту­ры царь per definitionem не может быть хоро­шим, как не может быть хоро­шим и то сооб­ще­ство, кото­рое порож­да­ет такие поли­ти­че­ские фигу­ры. На этом постро­е­на вся ста­тья Дж. Мика­ле­фа (Joseph V. Micallef), опуб­ли­ко­ван­ная онлайн-ресур­сом «Хаф­финг­тон Пост» [Micallef 2015]. Суть ста­тьи состо­ит в том, что­бы доне­сти до англо­языч­но­го чита­те­ля, кто такой царь в рус­ской линг­во­куль­ту­ре, поче­му дан­ное поня­тие живо в язы­ко­вой кар­тине мира рус­ско­языч­но­го чело­ве­ка и кто может пре­тен­до­вать на этот ста­тус сей­час. Жур­на­лист объ­яс­ня­ет, что царь в рус­ском язы­ко­вом созна­нии — это батюш­ка, кото­рый сле­дит за бла­го­по­лу­чи­ем сво­е­го наро­да и оза­бо­чен про­бле­ма­ми сво­их под­дан­ных (The tsar was supposed to be like a little father to his people, expressing interest in their welfare and concern about their problems). Даже опре­де­ле­ние «гроз­ный», делит­ся наблю­де­ни­ем жур­на­лист, отнюдь не ведет к одно­знач­ной отри­ца­тель­ной оцен­ке, а как раз наобо­рот — озна­ча­ет пред­ста­ви­тель­но­го, нере­аль­но­го в сво­ей силе пер­со­на­жа (an imposing, larger than life character). Тем не менее Запад не может при­нять пове­ден­че­ские моде­ли, кото­рые впи­сы­ва­ют­ся в дан­ный типаж: дей­ствия, кото­рые может себе поз­во­лить царь, лежат за гра­нью допу­сти­мо­го для дру­гих миро­вых лиде­ров (Acts that would certainly be considered off limits to other world leaders). Рос­си­яне же, кон­ста­ти­ру­ет автор, ищут в сво­ем поли­ти­че­ском лиде­ре имен­но эти каче­ства (Putin may be a child of the KGB but he is also a son of mother Russia and he has an uncanny knack for knowing what characteristics Russians want to see in their leaders / Путин, воз­мож­но, и дитя КГБ, но он так­же и сын мате­ри Рос­сии, а пото­му тон­ко чув­ству­ет, какие чер­ты хотят уви­деть рос­си­яне в сво­ем лиде­ре). Совер­шен­но оче­вид­но, что запу­щен­ная при помо­щи дан­но­го линг­во­куль­тур­но­го зна­ка куль­ту­ро­ло­ги­че­ская модаль­ность слу­жит инстру­мен­том про­ти­во­по­став­ле­ния и отчуж­де­ния куль­ту­ры и стра­ны, соци­аль­ные прак­ти­ки кото­рой невоз­мож­но уло­жить на оце­ноч­ной шка­ле со зна­ком плюс. Автор реа­ли­зо­вал идео­ло­ги­че­скую уста­нов­ку на дистан­ци­ро­ва­ние и отчуждение.

Сто­ит отме­тить одно инте­рес­ное свой­ство линг­во­куль­тур­ных зна­ков: любой из них, будучи носи­те­лем обу­слов­лен­ных куль­тур­ной памя­тью куль­тур­но-цен­ност­ных смыс­лов, может запус­кать куль­ту­ро­ло­ги­че­скую модаль­ность. Наря­ду с выде­ле­ни­ем самих еди­ниц, спо­соб­ных реа­ли­зо­вы­вать куль­ту­ро­ло­ги­че­скую модаль­ность, инте­рес пред­став­ля­ют слу­чаи их дис­кур­сив­ной адап­та­ции, в резуль­та­те ана­ли­за кото­рой пред­став­ля­ет­ся воз­мож­ным выявить конеч­ную цель реа­ли­за­ции дан­но­го типа модаль­но­сти. В этом отно­ше­нии доволь­но иллю­стра­тив­ным при­ме­ром явля­ет­ся ста­тья Л. Мак­Фар­ку­хар (Larissa MacFarquhar) Where the Small-Town American Dream Lives On / Где живет аме­ри­кан­ская меч­та малень­ко­го город­ка из жур­на­ла «Нью Йор­кер» (за 13 нояб­ря 2017). Вслед за ина­у­гу­ра­ци­он­ной речью Дональ­да Трам­па, в кото­рой он наря­ду со мно­ги­ми дру­ги­ми зна­ко­вы­ми поли­ти­че­ски­ми мифа­ми упо­мя­нул аме­ри­кан­скую меч­ту, в прес­се США появи­лись ста­тьи, в кото­рых авто­ры упре­ка­ли 45-го пре­зи­ден­та США в невер­ной трак­тов­ке сакра­мен­таль­но­го для аме­ри­кан­ской куль­ту­ры поня­тия, уви­дев его акцент на мате­ри­аль­ной состав­ля­ю­щей аме­ри­кан­ской меч­ты. В пику сво­е­му пре­зи­ден­ту жур­на­ли­сты, под­дер­жи­ва­ю­щие оппо­ни­ру­ю­щие ему поли­ти­че­ские силы, пыта­лись вскрыть пер­во­на­чаль­ное зна­че­ние дан­ной еди­ни­цы, ту куль­тур­ную инфор­ма­цию, кото­рая закреп­ле­на за ней. Не стал исклю­че­ни­ем в этом отно­ше­нии и выше­упо­мя­ну­тый жур­нал. Рас­кры­вая, что же пред­став­ля­ет собой аме­ри­кан­ская меч­та, в одном из пас­са­жей Л. Мак­Фар­ку­хар, автор пуб­ли­ка­ции, обра­ща­ет­ся к идее мобиль­но­сти и объ­яс­ня­ет, что мобиль­ность все­гда была отли­чи­тель­ной чер­той аме­ри­кан­цев, что она зва­ла их поко­рять неиз­ве­дан­ное, имен­но она поз­во­ли­ла под­нять и урав­нять дохо­ды ее жите­лей, в отли­чие от осед­лых евро­пей­цев: In most places on earth, staying is the norm. Mobility is regarded with ambivalence: leaving is turnover; it weakens families and social trust. But in America, a country formed by the romance of the frontier and populated mostly by people who had left somewhere else, leaving has always been the celebrated story — the bold, enterprising, properly American response to an unsatisfactory life at home. Americans were for a long time the most mobile people in the world, and this geographic mobility drove America’s economy, and its social mobility as well. Because Americans moved for work, mostly from poor areas to richer ones, after 1880 incomes around the country steadily converged for a hundred years [MacFarquhar 2017]. Мобиль­ность, жела­ние поки­нуть наси­жен­ное место свя­за­но с роман­ти­кой фрон­ти­ра (the romance of the frontier) и явля­ет­ся дерз­ким, пред­при­им­чи­вым и по-насто­я­ще­му аме­ри­кан­ским отве­том на ста­биль­ную, но пере­став­шую при­но­сить удо­вле­тво­ре­ние жизнь в род­ном гнез­де (the bold, enterprising, properly American response to an unsatisfactory life at home). Чуть далее по отно­ше­нию к идее мобиль­но­сти автор исполь­зу­ет пери­фраз restless dynamism («бес­по­кой­ный дина­мизм»), кото­рый рас­кры­ва­ет допол­ни­тель­ные смыс­ло­вые гра­ни поня­тия mobility.

При­ве­ден­ный отры­вок нагляд­но иллю­стри­ру­ет прин­цип акту­а­ли­за­ции куль­ту­ро­ло­ги­че­ской модаль­но­сти по схе­ме А. Г. Бара­но­ва: цен­ность — оцен­ка — мода­ли­за­ция. В цен­тре вни­ма­ния дан­но­го сверх­фра­зо­во­го един­ства нахо­дит­ся такая цен­ность аме­ри­кан­ско­го линг­во­куль­тур­но­го сооб­ще­ства, как мобиль­ность. Она вызы­ва­ет одоб­ре­ние, что под­твер­жда­ет­ся задей­ство­ван­ны­ми при ее опи­са­нии при­ла­га­тель­ны­ми с экс­пли­ци­ро­ван­ной поло­жи­тель­ной оцен­кой и под­креп­ля­ет­ся фак­та­ми объ­ек­тив­ной реаль­но­сти. В резуль­та­те гене­ри­ру­ет­ся очаг мода­ли­за­ции, отве­ча­ю­щей за реа­ли­за­цию куль­ту­ро­ло­ги­че­ской модаль­но­сти: мобиль­ность вызы­ва­ет одоб­ре­ние, такой тип пове­де­ния опре­де­ля­ет­ся как по-насто­я­ще­му аме­ри­кан­ский, и его пра­виль­ность дока­за­на самой жиз­нью, о чем сви­де­тель­ству­ет факт вырав­ни­ва­ния дохо­дов по всей стране. Дру­гое, осед­лое, пове­де­ние надо пони­мать как неа­ме­ри­кан­ское (But Americans are not moving as much as they once did / Но аме­ри­кан­цы пере­ста­ли так часто менять свое место житель­ства), а зна­чит, вызы­ва­ю­щее неодоб­ре­ние (мы, насто­я­щие аме­ри­кан­цы, так не дела­ем, у нас, насто­я­щих аме­ри­кан­цев, это не при­ня­то), оно харак­те­ри­зу­ет чужих, а пото­му вызы­ва­ет тре­во­гу (All of this has set off sounds of alarm. Why aren’t people leaving to find work, or better lives, as they used to? / Все это наве­ва­ет тре­во­гу. Поче­му люди не пере­ез­жа­ют, что­бы най­ти хоро­шую рабо­ту или луч­шую жизнь, как это было рань­ше?).

Но самое инте­рес­ное про­ис­хо­дит далее, когда дан­ная куль­тур­ная цен­ность интер­пре­ти­ру­ет­ся сооб­раз­но смыс­ло­вой пози­ции авто­ра и в соот­вет­ствии с зако­на­ми поли­ти­че­ско­го дис­кур­са. Автор совер­шен­но пора­зи­тель­ным и необык­но­вен­ным обра­зом свя­зы­ва­ет изме­не­ние в соци­аль­ной пове­ден­че­ской моде­ли аме­ри­кан­цев с под­держ­кой ими Трам­па и его цен­но­стей (attachment to home has come to look like a Trumpian value). Ока­зы­ва­ет­ся, они ста­ли мень­ше пере­дви­гать­ся пото­му, что это пере­дви­же­ние полу­чи­ло поли­ти­че­ский под­текст и вызы­ва­ет подо­зре­ние в том, что ты имми­грант, беже­нец или при­над­ле­жишь к эли­те гло­ба­ли­зи­ро­ван­но­го мира (Since the 2016 election, staying has taken on a political cast as well. Because suspicion of those who move around — immigrants, refugees, globalized élites — is associated with voting for Trump). С точ­ки зре­ния авто­ра, те, кто голо­со­вал за Д. Трам­па, — нена­сто­я­щие аме­ри­кан­цы, ведь от них дале­ки иде­а­лы осно­ва­те­лей Аме­ри­ки, подвиж­ни­ков, сме­ло тол­ка­ю­щих линию фрон­ти­ра. Ука­за­ние на пре­ры­ва­ние куль­тур­ной тра­ди­ции (пред­по­чте­ние осед­ло­го обра­за жиз­ни) про­из­во­дит­ся в све­те идео­ло­ги­че­ской пози­ции про­ду­цен­та тек­ста (Трамп — не наш кан­ди­дат). В резуль­та­те мода­ли­за­ция при­об­ре­та­ет мно­же­ствен­ный харак­тер, про­хо­дя по несколь­ким уров­ням фор­ми­ро­ва­ния инфор­ма­ции тек­ста: идео­ло­ги­че­ская модаль­ность ока­зы­ва­ет­ся доми­ни­ру­ю­щей, она опре­де­ля­ет нуж­ное направ­ле­ние куль­тур­но-цен­ност­но­го век­то­ра (цен­но­сти Трам­па и его элек­то­ра­та — не наши искон­ные аме­ри­кан­ские ценности).

Инте­рес­но то, что мода­ли­за­ция может быть свя­за­на с еди­ни­ца­ми, кото­рые не долж­ны в обык­но­вен­ном слу­чае выра­жать оцен­ку и, соот­вет­ствен­но, спо­соб­ство­вать мода­ли­за­ции. Одна­ко в дан­ном отно­ше­нии нель­зя не напом­нить, что, как отме­ча­ют иссле­до­ва­те­ли, в поли­ти­че­ском медиа­дис­кур­се «важен не столь­ко даже фак­тор зна­че­ния сло­ва, сколь­ко его илло­ку­тив­ная сила — эффект зна­чи­мо­сти, выде­лен­но­сти обра­зо­ван­но­го смыс­ла» [Дус­ка­е­ва, Крас­но­ва 2014: 56]. В каче­стве при­ме­ра мож­но при­ве­сти сло­ва В. В. Пути­на из его выступ­ле­ния на эко­но­ми­че­ском фору­ме в Петер­бур­ге (2014), когда он про­ком­мен­ти­ро­вал вве­де­ние Запа­дом санк­ций в отно­ше­нии неко­то­рых рос­сий­ских граж­дан: Но пока все санк­ции сво­дят­ся к тому, что­бы выбрать из мое­го лич­но­го окру­же­ния каких-то близ­ких мне людей и, как у нас в кру­гах интел­ли­ген­ции гово­рят, “укон­тра­пу­пить” как сле­ду­ет, то есть нака­зать непо­нят­но за что. Я бы на их месте дав­но подал в суд. Они не име­ют отно­ше­ния к собы­ти­ям на Укра­ине, в Кры­му. И выбра­ли, как спе­ци­аль­но, двух евре­ев и одно­го хох­ла. Как изде­ва­ют­ся [«Выбра­ли двух евре­ев и хох­ла» 2014].

Этно­ни­мы (евреи и хохол), кото­рые упо­мя­нул пре­зи­дент, ста­ли пред­ме­том кри­ти­че­ских заме­ча­ний зару­беж­ных жур­на­ли­стов. В исполь­зо­ван­ных номи­на­ци­ях запад­ные жур­на­ли­сты усмот­ре­ли неод­но­знач­ность отри­ца­тель­но­го свой­ства (He also made a weird allusion to “two Jews and a Ukrainian” when discussing the members of his inner circle who have been targeted for sanctions by the West [Putin Asks Ukraine 2014]), оха­рак­те­ри­зо­вав выска­зы­ва­ние как weird (“strange, unusual” [Merriam Webster]). Дру­гое запад­ное изда­ние еще более про­зрач­но выра­зи­ло свою пози­цию неодоб­ре­ния, объ­яс­нив, что сло­во хохол исполь­зу­ет­ся уни­чи­жи­тель­но по отно­ше­нию к пред­ста­ви­те­лям укра­ин­ско­го наро­да (In fact, he used the word “hohol” — a derogatory term for Ukrainian people [Lost in translation 2014]).

Дан­ный слу­чай тре­бу­ет ана­ли­за с точ­ки зре­ния выра­же­ния куль­ту­ро­ло­ги­че­ской модаль­но­сти. Ком­мен­та­рий необ­хо­ди­мо начать с более спор­ной лек­се­мы хохол. В сло­ва­ре С. А. Куз­не­цо­ва эта вока­бу­ла име­ет поме­ту «разг.», что поз­во­ля­ет ее исполь­зо­вать в раз­го­вор­ном сти­ле без бояз­ни кого-то уни­зить. Дей­стви­тель­но, допол­ни­тель­но к это­му в скоб­ках име­ет­ся поме­та «пер­во­на­чаль­но уни­чи­жи­тель­ное» [Боль­шой тол­ко­вый сло­варь 2004: 1453]. Идео­ло­ги­че­ская пози­ция ино­стран­но­го жур­на­ли­ста по отно­ше­нию к рос­сий­ско­му пре­зи­ден­ту обу­слов­ли­ва­ет одно­знач­ность трак­тов­ки им сло­во­упо­треб­ле­ния В. В. Пути­на. Жур­на­лист видит толь­ко отри­ца­тель­ную оце­ноч­ность, зало­жен­ную в этно­ни­ме хохол. Допус­кая, что дан­ная лек­се­ма может быть исполь­зо­ва­на уни­чи­жи­тель­но в силу сво­ей исто­ри­че­ской памя­ти (на что ука­зы­ва­ет сло­во «пер­во­на­чаль­но»), необ­хо­ди­мо отме­тить, что есть доста­точ­ные осно­ва­ния пола­гать, исхо­дя из кон­тек­ста ситу­а­ции (раз­го­вор о дру­зьях), что, ско­рее все­го, речь идет о раз­го­вор­ном сти­ле, в кото­ром дан­ная лек­се­ма лише­на уни­чи­жи­тель­но­сти, что и под­твер­жда­ет сло­варь. Под­твер­жде­ни­ем тако­го хода мыс­лей явля­ет­ся вто­рой из исполь­зо­ван­ных этно­ни­мов, два еврея. В Боль­шом тол­ко­вом сло­ва­ре рус­ско­го язы­ка ука­за­но, что евреи — это «общее этни­че­ское назва­ние народ­но­стей, исто­ри­че­ски вос­хо­дя­щих к одно­му из древ­них наро­дов семит­ской язы­ко­вой груп­пы; лица, отно­ся­щи­е­ся к этим народ­но­стям» [Боль­шой тол­ко­вый сло­варь 2004: 293]. Ни один сло­варь не фик­си­ру­ет отри­ца­тель­ных кон­но­та­ций, свя­зан­ных с этим сло­вом. Одна­ко власть дис­кур­са силь­нее вла­сти слов. Поли­ти­че­ский дис­курс поз­во­ля­ет нагру­жать язы­ко­вой знак смыс­ла­ми, кото­рые при­вно­сят­ся сооб­раз­но идео­ло­ги­че­ской уста­нов­ке созда­те­ля поли­ти­че­ско­го меди­а­тек­ста. Соот­вет­ствен­но, под вли­я­ни­ем идео­ло­ги­че­ской пози­ции жур­на­ли­сты нахо­дят стран­ные, непри­выч­ные и даже уни­чи­жи­тель­ные смыс­лы там, где их может не быть вооб­ще или они весь­ма спор­ны. В этой свя­зи надо отме­тить, что линг­во­куль­тур­ные зна­ки с обо­зна­че­ни­ем этни­че­ской при­над­леж­но­сти лег­ко при­рас­та­ют поло­жи­тель­ны­ми или отри­ца­тель­ны­ми смыс­ла­ми [Ива­но­ва 2016: 33]. Совер­шен­но оче­вид­но, что поли­ти­че­ский дис­курс в силу при­су­щей ему аго­наль­но­сти наде­ля­ет зна­ки, вовле­чен­ные в фор­ми­ро­ва­ние его кон­тен­та, свой­ства­ми, бла­го­да­ря кото­рым они начи­на­ют гене­ри­ро­вать нуж­ные адре­сан­ту оце­ноч­ные смыс­лы. Идео­ло­ги­че­ская нагру­жен­ность смы­ка­ет­ся с куль­ту­ро­ло­ги­че­ской модаль­но­стью и кау­зи­ру­ет мно­же­ствен­ные оча­ги мода­ли­за­ции, кото­рые мно­го­крат­но уси­ли­ва­ют воз­дей­ству­ю­щий потен­ци­ал поли­ти­че­ско­го медиатекста.

Таким обра­зом, куль­ту­ро­ло­ги­че­ская модаль­ность, реа­ли­зу­е­мая посред­ством линг­во­куль­тур­ных зна­ков, содер­жа­щих в себе оце­ноч­ные семы или спо­соб­ных пере­да­вать смыс­лы, напря­мую свя­зан­ные с куль­тур­но-цен­ност­ным про­стран­ством той или иной линг­во­куль­тур­ной общ­но­сти, явля­ет­ся тон­ким и без­от­каз­но дей­ству­ю­щим инстру­мен­том воз­дей­ствия. Пере­да­вая цен­ност­ные пара­мет­ры отра­же­ния дей­стви­тель­но­сти с точ­ки зре­ния той или иной линг­во­куль­ту­ры, куль­ту­ро­ло­ги­че­ская модаль­ность спо­соб­ству­ет выра­же­нию субъ­ек­тив­но-оце­ноч­ных смыс­лов, соот­не­сен­ных с идео­ло­ги­че­ской пози­ци­ей про­ду­цен­та тек­сто­во­го сообщения.