Два регистра актуальной политической речи в современном болгарском медийном дискурсе

Поста­нов­ка про­бле­мы. Про­блем­ные сто­ро­ны функ­ци­о­ни­ро­ва­ния язы­ка, про­цес­сы, про­ис­хо­дя­щие в рече­вой прак­ти­ке обще­ства, нахо­дят наи­бо­лее яркое отра­же­ние в язы­ке и рече­вой прак­ти­ке СМИ. Вот поче­му имен­но через приз­му медиа часто рас­смат­ри­ва­ет­ся речь поли­ти­ков, непо­сред­ствен­но свя­зан­ная с основ­ны­ми про­цес­са­ми, кото­рые мы наблю­да­ем в рече­вой прак­ти­ке совре­мен­но­сти, — интел­лек­ту­а­ли­за­ция речи и одно­вре­мен­но ее демо­кра­ти­за­ция. Про­цес­сы кажут­ся несов­ме­сти­мы­ми, одна­ко про­ис­хо­дят в одно и то же вре­мя, меняя сте­пень сво­ей интенсивности.

Исто­рия вопро­са. Интел­лек­ту­а­ли­за­ция речи раз­ной сте­пе­ни интен­сив­но­сти про­ис­хо­дит в немно­го­чис­лен­ных, чет­ко опре­де­лен­ных соци­аль­ных сфе­рах, таких как про­фес­си­о­наль­ное и экс­перт­ное обще­ние, обмен науч­ны­ми зна­ни­я­ми и т. д.

Про­цесс харак­те­ри­зу­ет­ся стан­дар­ти­за­ци­ей язы­ко­вых ресур­сов, что выра­жа­ет­ся глав­ным обра­зом в высо­кой повто­ря­е­мо­сти шаб­лон­ных слов и фраз, стро­гом сле­до­ва­нии меж­ду­на­род­ной лек­си­ке, в част­но­сти тер­ми­но­ло­гии, пре­иму­ще­ствен­ном исполь­зо­ва­нии слож­ных пред­ло­же­ний. Про­цесс интел­лек­ту­а­ли­за­ции демон­стри­ру­ет брюс­сель­ский ново­яз — один из сти­лей сего­дняш­ней бол­гар­ской поли­ти­че­ской коммуникации.

Одна­ко в совре­мен­ной бол­гар­ской куль­тур­ной сре­де наблю­да­ет­ся и про­цесс демо­кра­ти­за­ции речи: про­ис­хо­дит либе­ра­ли­за­ция линг­ви­сти­че­ских норм.

По мне­нию уче­ных, про­цесс демо­кра­ти­за­ции может про­те­кать в двух направ­ле­ни­ях: в соци­аль­но-язы­ко­вом век­то­ре, кото­рый обла­да­ет анти­пу­рист­ским харак­те­ром, что отра­жа­ет­ся в сни­же­нии пре­стиж­но­сти язы­ко­вой нор­мы, и наци­о­наль­но-язы­ко­вом век­то­ре, кото­рый направ­лен на огра­ни­че­ние ино­стран­но­го вли­я­ния на язык и рас­ши­ре­ние в нем искон­ных струк­тур [Архан­гель­ская 2011: 147].

Про­цесс демо­кра­ти­за­ции выра­жа­ет­ся в про­ник­но­ве­нии в речь эле­мен­тов суб­стан­дарт­ных фор­ма­ций (жар­го­на, раз­го­вор­ных и вуль­гар­ных эле­мен­тов, диа­лек­та, ино­стран­ных слов низ­ко­го сти­ля и т. д.). Эти изме­не­ния в рече­вой прак­ти­ке ведут к дета­бу­и­за­ции и дисфе­ми­за­ции, уни­вер­са­ли­за­ции нефор­маль­но­го обще­ния, кото­рым охва­че­но почти все поли­ти­че­ское и медий­ное про­стран­ство, либе­ра­ли­за­ции норм (что при­во­дит к изме­нен­но­му пони­ма­нию нор­мы), сни­же­нию язы­ко­во­го вкуса.

Суще­ствен­ным эффек­том демо­кра­ти­за­ции речи явля­ет­ся кол­ло­кви­а­ли­за­ция, т. е. повсе­мест­ное исполь­зо­ва­ние раз­го­вор­но­го вари­ан­та лите­ра­тур­но­го язы­ка. Вклю­че­ние раз­го­вор­но­го язы­ка в пуб­лич­ное обще­ние наблю­да­лось и в дру­гих евро­пей­ских стра­нах в эпо­ху ста­нов­ле­ния совре­мен­но­го инду­стри­аль­но­го обще­ства, когда образ­цом хоро­шей речи слу­жит не язык писа­те­лей, а язык мас­сме­диа, в том чис­ле поли­ти­ков. Так, в Гер­ма­нии в этот пери­од отме­ча­ет­ся более низ­кая язы­ко­вая куль­ту­ра — незна­ние лите­ра­тур­ных норм и созна­тель­ное вве­де­ние в медиа того вари­ан­та немец­ко­го язы­ка, кото­рый при­шел в газе­ты из трак­ти­ров, с целью при­вле­че­ния боль­ше­го чис­ла чита­те­лей, уве­ли­че­ния тира­жа и, соот­вет­ствен­но, при­бы­ли [Ницо­ло­ва 1999: 114].

По мне­нию О. Спа­со­ва, «в язы­ке медиа суще­ству­ет свое­об­раз­ная “нор­ма” реак­ции в пери­о­ды сотря­се­ний, она акти­ви­ру­ет­ся, невзи­рая на раз­ли­чия в самом харак­те­ре собы­тий» [Спа­сов 2000: 66–67]. Такой реак­ци­ей в пери­о­ды обще­ствен­ных потря­се­ний явля­ет­ся стрем­ле­ние к нару­ше­нию язы­ко­во­го стан­дар­та, язы­ко­вой про­во­ка­тив­но­сти и непод­чи­не­нию тра­ди­ци­он­ным язы­ко­вым прак­ти­кам. Эффект «раз­го­вор­но­сти» — один из наи­бо­лее важ­ных аспек­тов пере­мен, пишет О. Спа­сов [Там же: 44]. Этот эффект заме­тен как в язы­ке поли­ти­ков, так и в язы­ке мас­сме­диа. «С одной сто­ро­ны, счи­та­ет­ся, что СМИ начи­на­ют непо­сред­ствен­но вос­про­из­во­дить раз­го­вор­ный стиль (стиль ули­цы, интел­ли­ген­ции, город­ской язык, раз­го­вор­ность вооб­ще). При этом акту­а­ли­за­ция раз­го­вор­но­сти при­во­дит к неожи­дан­ным послед­стви­ям. Язык ули­цы “лега­ли­зи­ру­ет” и мен­та­ли­тет ули­цы» [Зне­пол­ски 1997: 54]. «Некри­ти­че­ское навя­зы­ва­ние раз­го­вор­но­сти посте­пен­но при­во­дит к вар­ва­ри­за­ции язы­ка» [Спа­сов 2000: 44].

Неко­то­рые авто­ры не счи­та­ют раз­го­вор­ность новых медий­ных язы­ков под­лин­ной раз­го­вор­но­стью. Они при­дер­жи­ва­ют­ся точ­ки зре­ния, что раз­го­вор­ность в сред­ствах мас­со­вой инфор­ма­ции «нена­сто­я­щая», это псев­до- или ква­зи­раз­го­вор­ность [Веле­ва 1995: 47]. Авто­ры этой точ­ки зре­ния исхо­дят из того, что, пере­хо­дя в дис­курс прес­сы, раз­го­вор­ные струк­ту­ры «теря­ют неко­то­рые свои основ­ные смыс­ло­вые ком­по­нен­ты и при­об­ре­та­ют дру­гие», вме­сто дей­стви­тель­ной раз­го­вор­но­сти прес­са про­из­во­дит «аллю­зии на раз­го­вор­ность», кото­рые поз­во­ля­ют чита­те­лю быть бли­же к ощу­ще­нию непо­сред­ствен­но­го обще­ния [Веле­ва 1995: 48]. Отсю­да сле­ду­ет и уни­вер­са­ли­за­ция нефор­маль­но­го обще­ния, что выра­жа­ет­ся в исполь­зо­ва­нии в пуб­лич­ной ком­му­ни­ка­ции эле­мен­тов слен­га, про­сто­ре­чия, вуль­га­риз­мов, нео­ло­гиз­мов, диа­лек­тиз­мов, ино­стран­ных слов низ­ких сти­ли­сти­че­ских сло­ев. Нефор­маль­ное обще­ние захва­ты­ва­ет почти все поли­ти­че­ское и медий­ное про­стран­ство. Ярким выра­же­ни­ем про­цес­са демо­кра­ти­за­ции речи явля­ет­ся попу­лист­ский поли­ти­че­ский дис­курс.

Мето­ди­ка иссле­до­ва­ния. В иссле­до­ва­нии исполь­зо­ва­ны мето­ды линг­во­сти­ли­сти­че­ско­го и линг­во­праг­ма­ти­че­ско­го ана­ли­за. Ана­лиз мате­ри­а­ла опи­ра­ет­ся на акту­аль­ные тео­ре­ти­че­ские поло­же­ния медиа­сти­ли­сти­ки, кон­но­та­тив­ной сти­ли­сти­ки, праг­ма­ти­ки, социо­линг­ви­сти­ки, лек­си­ко­ло­гии и фразеологии.

Ана­лиз мате­ри­а­ла. Два типа поли­ти­че­ско­го говорения.

1. Брюс­сель­ский ново­го­вор. Писа­тель Дж. Ору­элл верил в то, что язык может вво­дить и под­дер­жи­вать поли­ти­че­ский кон­троль, и это свое виде­ние он выра­зил в романе «1984» [Greenblatt 1974]. На осно­ве тер­ми­на “doublespeak” (кото­рый я пере­ве­ла и как «язык лжи»¹, и как «двой­ствен­ный язык»), воз­ник­ше­го в резуль­та­те амаль­га­мы двух выра­же­ний Ору­эл­ла из его анти­уто­пии «1984» — “doublethink” и “newspeak”, я выве­ла тер­ми­но­ло­ги­че­ское сло­во­со­че­та­ние «брюс­сель­ский ново­го­вор» с целью обо­зна­чить один из сти­лей поли­ти­че­ско­го гово­ре­ния в Бол­га­рии. У Ору­эл­ла поза­им­ство­ва­ла тер­мин «ново­го­вор», что­бы отме­тить казен­ный, или бюро­кра­ти­че­ский, язык в сего­дняш­ней поли­ти­ке, так как язы­ко­вые прин­ци­пы, на осно­ве кото­рых фор­ми­ру­ет­ся этот поли­ти­че­ский рече­вой стиль, оди­на­ко­вы с прин­ци­па­ми фор­ми­ро­ва­ния суще­ство­вав­ше­го в эпо­ху соци­а­лиз­ма «дере­вян­но­го язы­ка» (это поня­тие Ф. Тома пере­ве­де­но у нас как «казен­ный язык» [Том 1992]) в сфе­ре идео­ло­ги­че­ской про­па­ган­ды тота­ли­тар­но­го госу­дар­ства. Несмот­ря на общие прин­ци­пы фор­ми­ро­ва­ния отме­чен­ных рече­вых сти­лей, лек­си­че­ская «начин­ка» у брюс­сель­ско­го ново­го­во­ра новая, кор­рект­ная по отно­ше­нию ко всем евро­пей­ским поли­ти­че­ским стан­дар­там. При­ла­га­тель­ное «брюс­сель­ский» исполь­зо­ва­но как мето­ни­ми­че­ское обо­зна­че­ние свя­зи это­го ново­го­во­ра с евро­пей­ски­ми реко­мен­да­ци­я­ми, каса­ю­щи­ми­ся поли­ти­че­ски кор­рект­но­го рече­во­го поведения.

Я оста­но­ви­лась на ана­ли­зе тер­ми­но­ло­ги­че­ско­го сло­во­со­че­та­ния «брюс­сель­ский ново­го­вор», что­бы отте­нить новый «дере­вян­ный язык» одно­го из видов поли­ти­че­ско­го гово­ре­ния. Это тер­ми­но­ло­ги­че­ское сло­во­со­че­та­ние я исполь­зо­ва­ла в онлайн-интер­вью² и в несколь­ких радио- и теле­ви­зи­он­ных интер­вью³.

Основ­ные осо­бен­но­сти брюс­сель­ско­го новояза:

• псев­до­ин­тел­лек­ту­а­ли­за­ция (изпа­дам в интро­верт­ност на духа — выпа­дая из интро­верт­но­сти духа; опит­вам се да се дози­рам — я пыта­юсь дози­ро­вать себя);
• оби­лие слов из меж­ду­на­род­но­го сло­ва­ря (кон­сен­сус вме­сто съгла­сие — согла­ше­ние; кон­фрон­та­ция вме­сто сблъ­сък — кон­фликт; коор­ди­на­ция вме­сто съгла­су­ване — согла­со­ва­ние);
• упо­треб­ле­ние поли­ти­че­ски кор­рект­ных наиме­но­ва­ний (уяз­ви­мые бол­га­ры вме­сто бед­ные люди; люди с когни­тив­ны­ми про­бле­ма­ми вме­сто сума­сшед­шие);
• абстракт­ный сло­вар­ный запас (нор­мал­ност — нор­маль­ность) и др.;
• встав­ные кон­струк­ции (ако поз­во­ли­те — если вы поз­во­ли­те; бих акцен­ти­рал — я под­черк­нул) и др.;
• груп­пы слов с «диф­фуз­ной» семан­ти­кой (опре­де­лен — некие; някой — кто-то; изве­стен — извест­ные; съо­т­вет­но — соот­вет­ствен­но; нале­жа­що — сроч­ная) и др.;
• бюро­кра­ти­че­ский жар­гон с актив­ным исполь­зо­ва­ни­ем шаб­лон­ных слов и фраз и культ сек­рет­но­сти про­фес­си­о­наль­ной лек­си­ки (да бъде про­це­ди­ран про­ектът — для про­дол­же­ния про­ек­ти­ро­ва­ния; нис­ка отри­ца­тел­на доход­ност — низ­кая отри­ца­тель­ная доход­ность; про­пус­ки при управ­ле­ни­е­то на рис­ка — про­бе­лы в управ­ле­нии риском; а коя емо­ция как се сре­ща с инфор­ма­ци­я­та и с как­ва рези­стент­ност я откло­ня­ва, това не е моя отго­вор­ност — а какая эмо­ция как «стал­ки­ва­ет­ся» с инфор­ма­ци­ей и с какой рези­стент­но­стью ее откло­ня­ет, это не моя ответ­ствен­ность) и др.

Про­фес­си­о­лект может пре­вра­тить­ся в язык лжи. Сек­рет­ность про­фес­си­о­наль­ной лек­си­ки игра­ет ту же самую роль, какую испол­ня­ют эвфе­миз­мы по отно­ше­нию к табу­и­ро­ван­ным темам и лек­се­мам. Поли­ти­че­ский про­фес­си­о­лект широ­ко пред­став­лен в мас­сме­диа, постав­ля­ю­щих ново­сти для мас­со­вой ауди­то­рии, кото­рая не зна­ко­ма со спе­ци­а­ли­зи­ро­ван­ным язы­ком поли­ти­ков, и сфер, в кото­рых поли­ти­ки рабо­та­ют. Поэто­му мас­сме­диа часто ста­но­вят­ся транс­ля­то­ром это­го двой­ствен­но­го язы­ка. Отсут­ствие вме­ша­тель­ства со сто­ро­ны редак­то­ров, кото­рое сде­ла­ло бы выска­зы­ва­ние поли­ти­ка более ясным, при­во­дит к суще­ствен­но­му непо­ни­ма­нию обще­ством отправ­лен­ных ему посланий.

Двой­ной язык (язык лжи), осно­ван­ный на поли­ти­че­ских эвфе­миз­мах. Б. У. Луц раз­гра­ни­чи­ва­ет эвфе­миз­мы и так назы­ва­е­мые doublespeak [Lutz 1989]. Когда эвфе­миз­мы исполь­зу­ют­ся не для того, что­бы избе­жать оскорб­ле­ния чувств кого-либо, или в целях соблю­де­ния соци­о­куль­тур­но­го табу, а для обма­на, тогда име­ем дело с doublespeak (язы­ком лжи). Поли­ти­че­ские эвфе­миз­мы явля­ют­ся мощ­ным сред­ством для мас­ки­ров­ки реаль­но­сти и мани­пу­ли­ро­ва­ния созна­ни­ем полу­ча­те­ля инфор­ма­ции, что при­во­дит к внед­ре­нию в созна­ние ауди­то­рии тако­го отно­ше­ния к тем или иным собы­ти­ям, кото­рое необ­хо­ди­мо поли­ти­ку. «Поли­ти­ки акку­му­ли­ру­ют эвфе­миз­мы, что­бы скрыть исти­ну, отка­зав­шись от суще­ству­ю­щих слов, что­бы замас­ки­ро­вать пута­ни­цу… Поли­ти­че­ский язык отме­чен запре­том и осуж­де­ни­ем неко­то­рых слов, и суще­ство­ва­ние серых зон, сле­до­ва­тель­но, при­ем­ле­мо» [Karam 2011: 10]. По мне­нию неко­то­рых иссле­до­ва­те­лей, поли­ти­че­ские эвфе­миз­мы «явля­ют­ся одним из дей­ствен­ных спо­со­бов каму­фли­ро­ва­ния дей­стви­тель­но­сти, а так­же мани­пу­ли­ро­ва­ния созна­ни­ем потен­ци­аль­но­го реци­пи­ен­та с целью созда­ния выгод­ной для мани­пу­ля­то­ров кар­ти­ны про­ис­хо­дя­щих собы­тий» [Кипр­ская 2005].

Суще­ству­ет и дру­гая интер­пре­та­ция поли­ти­че­ских эвфе­миз­мов. В свя­зи с тем, что в них в той или иной сте­пе­ни сохра­ня­ет­ся содер­жа­ние исход­ной номи­на­ции, они оце­ни­ва­ют­ся не как спо­соб умыш­лен­но­го укры­тия инфор­ма­ции, как ложь, а как спо­соб сохра­не­ния соб­ствен­но­го лица и само­пред­став­ле­ния, как дефен­сив­ный маневр, само­со­хра­не­ние и улуч­ше­ние само­оцен­ки [Ваню­ши­на 2011; Глиос 2007; Бушуе­ва 2005].

Одна из функ­ций эвфе­миз­мов у поли­ти­ков состо­ит в том, что­бы умал­чи­ва­ни­ем и иска­же­ни­ем прав­ды сохра­нять свою само­оцен­ку и избе­гать ком­му­ни­ка­тив­ных труд­но­стей. Целью упо­треб­ле­ния отдель­ных эвфе­миз­мов ста­но­вит­ся избе­жа­ние кон­фликт­ных ситу­а­ций, кото­рые при­ве­ли бы к «взры­ву» обще­ствен­но­го мне­ния, эмо­ци­о­наль­ной реак­ции и оттор­же­нию сообщения.

Вви­ду воз­мож­но­сти раз­лич­ной интер­пре­та­ции упо­треб­ле­ния эвфе­миз­мов в поли­ти­ке мы, при­ни­мая у Б. У. Луца деле­ние эвфе­миз­мов на эвфе­миз­мы вооб­ще и эвфе­миз­мы, обслу­жи­ва­ю­щие язык лжи, пред­ла­га­ем ком­про­мисс­ное реше­ние, а имен­но: тер­ми­но­ло­ги­че­ское соче­та­ние «поли­ти­че­ские эвфе­миз­мы» счи­тать сино­ни­мом doublespeak в язы­ке поли­ти­ков. «Пре­вра­ще­ние двой­ствен­но­го язы­ка в харак­те­ри­сти­ку поли­ти­че­ской кор­рект­но­сти дока­зы­ва­ет­ся “эти­ке­ти­ро­ва­ни­ем” поли­ти­че­ских эвфе­миз­мов в каче­стве поли­ти­че­ски кор­рект­ных номи­на­ций» [Поли­ти­че­с­ка­та корект­ност vs. ези­ка на омра­за­та в пол­ска­та медий­на сре­да 2015]. Насколь­ко язык поли­ти­че­ской кор­рект­но­сти обла­да­ет функ­ци­о­наль­ной спо­соб­но­стью мас­ки­ро­вать непри­ят­ную прав­ду, настоль­ко двой­ствен­ный язык (или поли­ти­че­ский эвфе­мизм) явля­ет­ся его частью.

Эвфе­миз­мы как поли­ти­че­ский инстру­мент, обла­да­ю­щий точ­но рас­счи­тан­ным эффек­том воз­дей­ствия на мас­со­вое созна­ние, исполь­зу­ют­ся для сокры­тия прав­ды, напри­мер скан­да­лов, для кон­тро­ля над обще­ствен­ным мне­ни­ем, в тех слу­ча­ях когда обсуж­да­ют­ся темы и собы­тия обще­ствен­но­го зна­че­ния. Эвфе­миз­мы ста­но­вят­ся частью речи поли­ти­ков во всех стра­нах, и СМИ охот­но вос­про­из­во­дят эти пат­тер­ны мани­пу­ля­ции. Типич­ные чер­ты поли­ти­че­ских эвфе­миз­мов сле­ду­ю­щие: уда­лен­ность назва­ния от обо­зна­ча­е­мо­го, рас­ши­ре­ние зна­че­ния, связь с реаль­ной ситу­а­ци­ей, моти­ви­ро­ван­ность, нали­чие цен­ност­ных доми­нант, созда­ние новых мифо­ло­гем, созда­ние оппо­зи­ции «свой — чужой» (посред­ством дисфе­миз­мов), пла­кат­ность (лозун­го­вость), моби­ли­за­ция обще­ствен­но­го мне­ния, ком­про­мисс меж­ду семан­ти­кой (обо­зна­че­ни­ем сущ­но­сти дено­та­та) и праг­ма­ти­кой (отра­же­ни­ем инте­ре­сов гово­ря­ще­го) и др. [Кипр­ская 2005].

Посред­ни­ки в поли­ти­че­ской ком­му­ни­ка­ции — жур­на­ли­сты. Жур­на­ли­сты высту­па­ют в каче­стве посред­ни­ков в ком­му­ни­ка­ции меж­ду поли­ти­че­ски­ми дея­те­ля­ми и ауди­то­ри­ей, интер­пре­та­то­ра­ми собы­тий, кон­флик­тов. Наи­бо­лее важ­ной в этом про­цес­се ком­му­ни­ка­ции явля­ет­ся заме­на одно­го сло­ва дру­гим при обо­зна­че­нии поня­тий. Ино­гда выбор ней­траль­ной номи­на­ции невоз­мо­жен, так как при пред­став­ле­нии меж­ду­на­род­но­го кон­флик­та каж­дая из сто­рон пере­да­ет соб­ствен­ные дей­ствия и дей­ствия про­тив­ни­ка посред­ством нуж­ных ей номи­на­ций. В медиа ведет­ся борь­ба про­ти­во­бор­ству­ю­щих сто­рон: необ­хо­ди­мо заста­вить людей мыс­лить в систе­ме их поня­тий, веро­ва­ний и цен­но­стей, что­бы оправ­дать себя и свои дей­ствия и очер­нить поли­ти­че­ско­го про­тив­ни­ка и его дей­ствия. Эта стра­те­гия отме­че­на поль­ски­ми, рос­сий­ски­ми, аме­ри­кан­ски­ми иссле­до­ва­те­ля­ми поли­ти­че­ской и медиакоммуникаций.

На осно­ве про­цес­су­аль­ной моде­ли ком­му­ни­ка­ции во вре­мя кон­флик­тов, пред­ло­жен­ной Д. Херад­ст­вей­том и Т. Бьор­гу [Херад­ст­вейт, Бьор­гу 2009: 108], пред­ла­га­ем пре­ци­зи­он­ную модель, отра­жа­ю­щую уча­стие медиа в поли­ти­че­ских кон­флик­тах (рис.).